Я киваю и закрываю глаза, прежде чем мысленно проскальзываю в свое укромное местечко.
Я не в курсе, сколько времени прошло до того, как слова Тесслера вернули меня в настоящее:
‒ Все готово. Вы отлично справились, мисс Маккензи. Очень хорошо. Теперь, с вашего позволения, попытайтесь моргнуть правым глазом, не открывайте его, просто слегка моргните и дайте мне знать, что чувствуете.
У меня уходит тридцать секунд, чтобы набраться смелости и хотя бы попробовать сделать это. Когда я все же решаюсь, мои ресницы взлетают и опускаются с такой легкостью, что я улыбаюсь, прежде чем поворачиваю голову туда, где сидит Роман. Держа оба глаза открытыми, я улыбаюсь ему и замечаю выражение удивления на его лице, прежде чем шепчу:
‒ Эй, ты.
В мгновение ока он оказывается рядом со мной, его взгляд мечется между моими глазами, затем он улыбается и шепчет:
‒ Привет, моя прекрасная крошка.
Я бы не смогла сдержать слезы, даже если бы пыталась. Роман закрывает глаза и склоняет голову к моим губам. Я физически ощущаю его облегчение, что сменяет напряжение, которое поглощало его с самой первой ночи во Франции, когда я вышла с «кровавой» ванны.
Он целует оба мои глаза, затем прижимается губами к моему уху... а потом он забирает все, кем я есть, все, кем я была, и все, кем я когда-либо стану, ‒ и превращает все это, превращает всю меня, в его и только его.
‒ Я люблю тебя, Хизер Джослин Маккензи. Я, черт возьми, люблю тебя.
Прежде чем я нахожу в себе силы, чтобы заговорить, чертов Тесслер прочищает горло и начинает говорить.
‒ Я оставлю немного крема, который ускорит процесс заживления на последних этапах. Применяйте его четырежды в день, пока он не закончится. Я хотел бы осмотреть вас через две недели. Вы, или мистер Пейн, всегда можете позвонить мне, в любое удобное время.
Роман поднимается и протягивает Тесслеру руку для рукопожатия. Эндрю входит в гостиную и останавливается у двери.
Уложив вещи в сумку и улыбнувшись нам с Романом, Тесслер поворачивается и следует за Эндрю, покидая гостиную. Эндрю закрывает за собой обе двери и оставляет нас с Романом наедине.
Я встаю и следую к бару, но Роман уже там, смешивает вишневый сок со «Спрайтом» и, бросив несколько кубиков льда в стакан, передает его мне.
‒ Присядь, мышка.
Я делаю, как он велит, медленно попивая напиток, я, наконец, смотрю на него.
‒ Сейчас середина июня, и после долгих размышлений и бесед с доктором Тесслером, думаю, что дату свадьбы можно легко назначить на тридцатое июля. Учитывая все это, я уведомил Эндрю о дате предстоящей церемонии, через две недели. К тому времени ты окрепнешь, тем более, если мы продолжим ежедневные прогулки и плавание, когда будет позволять погода. Тем не менее, есть кое-что чрезвычайно важное, что нам нужно обсудить, чтобы ты могла совладать с собой. Лично я думаю, ты более чем готова к этому разговору. Особенно после того, как ты своим злобным, развратным язычком и крошечной фигуркой сумела поставить на место доктора Тесслера, не моргнув и глазом, а на твоем лице не дрогнул ни один мускул.
Его буквально распирает от гордости, блеск восторга в глазах и улыбка, точно как у самого дьявола, сияет на лице.
‒ Я знаю, что всем обязан тебе, любовь моя, но должен спросить... по-прежнему ли ты считаешь, что готова к этому?
Мгновение я смотрю на него, вглядываясь в лицо, пытаясь найти хоть какие-то подсказки относительно того, какие еще уловки он уготовил для меня.
Когда я понимаю, что ничего не пойму по выражению его лица, то тяжело вздыхаю.
‒ Боже, Роман, о чем ты сейчас? Если ты думаешь, что заставишь меня сделать аборт, дабы эта свадьба выглядела более... приемлемой? Тогда хочу огорчить тебя. Мои руки по инерции скользят к животу, туда, где находится еще не родившийся, но уже такой реальный, ребенок. Я смотрю ему в глаза, слезы катятся из моих глаз. Я тихо продолжаю, говоря шепотом.
‒ Она моя. Даже если ты не хочешь ее, даже если мне придется растить ее вдали от тебя, Роман. Она. Моя. Мой первенец. Мой единственный ребенок. Мое то самое единственное, что всегда будет в приоритете.
Сощурив глаза, он пристально смотрит на меня, и, кажется, словно проходит вечность, прежде чем он, наконец, говорит:
‒ Жизни твоих братьев ничто не угрожает, ты носишь под сердцем мою дочь, которую продолжаешь так яро защищать. Именно твоя любовь, она превратила тебя в эту поразительную, и в то же время дикую женщину, которая сумела изменить мой взгляд на жизнь. И каждый раз, когда я наблюдаю за этим прекрасным перевоплощением, этим чудом, я все больше убеждаюсь, что ты более чем готова, ты способна одурачить их всех, и даже меня...
Его первые слова подобны прохладе алое, когда ты прикладываешь его к волдырям обгоревшей на солнце кожи. А последние... подобны пощечине, которую мне дали по уже и без того истерзанной и опухшей щеке.
‒ После нашего первого разговора, когда мы договорились не лгать, я ни разу не обманывала тебя, Роман. И мне больно от одной только мысли, что ты считаешь иначе.
Он опирается локтями о колени и запускает пальцы в копну своих волос.
‒ Как бы там ни было, мышка, это все не важно. Правда в том, что нам нужна история. Хорошая, правдоподобная история. Нам нужно придумать разумное объяснение, как случилось, что ты, детектив, расследовавшая мою причастность к исчезновению одиннадцати женщин и самоубийство двенадцатой, забеременела от меня и через шесть недель после этого собралась за меня замуж...
Я оборвала его на полуслове, он до чертиков смутил меня.
‒ Что здесь такого? Так часто случается, Роман. Пусть даже в твоем понимании это невозможно. И почему именно сейчас для тебя это так важно?
БАМ! Вот оно то, тот самый момент в жизни, когда ответ настолько очевиден, но ты в упор не замечаешь его? И когда, наконец, до тебя начинает доходить, когда все становится предельно ясно, тебе хочется дать себе пощечину, что ты нахрен не замечал его раньше? Когда слова Романа, наконец, до меня доходят, все становится на свои места.
‒ Жизни твоих братьев в безопасности, ведь ты носишь под сердцем мою дочь, которую так отчаянно продолжаешь защищать...
Мои глаза готовы выпрыгнуть из орбит, и я зажимаю рот руками, начиная задыхаться.
Роман ухмыляется, кивает, тем самым признавая, что теперь я точно понимаю, в чем уловка.