Настаивая здесь на двойственности как принципиальном художественном решении образа, писатель делает локусом Иешуа другой свет — лунный, в полном соответствии с сущностью романтизма как культуры луны (Федоров 2004). (Роман МиМ пронизан романтическими мотивами, реалиями и установками — вполне уместно вспомнить о том, что, прежде чем проститься, Воланд называет мастера «трижды романтическим» — 5, 371.)
Отношения Булгакова с религией нельзя назвать ясными. От юношеского атеизма, о котором свидетельствует сестра писателя, Н.А. Земская, до его предсмертного отказа от отпевания в церкви (Мягков 1994) прочерчивается отнюдь не прямая линия. Еще в 1922 г. он признается в дневнике: «Сейчас я просмотрел „Последнего из могикан“, которого недавно купил для своей библиотеки. Какое обаяние в этом старом сентиментальном Купере! Тип Давида, который все время распевает псалмы, и навел меня на мысль о Боге.
Может быть, сильным и смелым он не нужен, но таким, как я, жить с мыслью о нем легче. Нездоровье мое осложненное, затяжное. Весь я разбит. Оно может помешать мне работать, вот почему я боюсь его, вот почему я надеюсь на Бога» (Михаил 2001: 34).
Возможно, одним из толчков к созданию последнего романа стал визит Булгакова вместе с прозаиком Дмитрием Стоновым в редакцию журнала «Безбожник», где приятели взяли комплект подшивки за 1924 г. Сразу вслед за этим, 5 января 1925 г., Булгаков записывает в дневнике: «Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера „Безбожника“, был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее, ее можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. <…> Этому преступлению нет цены» (Михаил и Елена 2001).
Отголосками этих впечатлений следует считать портреты Христа в ранних редакциях, набросанные Иваном Бездомным прутиком в пыли на Патриарших прудах, а также описание Христа на иллюстрации к его поэме в четвертой редакции романа: «Христос был изображен во фраке с моноклем в глазу и с револьвером в руках» (562-7-4-5). Монокль, который, эпатируя окружающих и зарабатывая ярлык «внутреннего эмигранта», носил в 1920-е гг. сам Булгаков, представляет собой, таким образом, высшую степень «чужести» и вкупе с револьвером служит доказательством враждебности героя советскому обществу.
Обвиняемый ортодоксами в богохульстве, Булгаков во время работы над МиМ не однажды вверял себя Богу. В 1931 г. он пишет на полях тетради: «Помоги, Господи, кончить роман» (562-6-4-11) — и в октябре 1934 г. почти повторяет, как заклинание: «Дописать раньше, чем умереть» (562-7-2-1).
Евангелия составляют постоянно присутствующий в романе подтекст, более того, автор рассчитывает на их знание читателем — об этом можно судить по тому, как истолкованные в прямом, однозначном смысле их притчеообразность и особая образность ведут к непониманию и обвинениям Иешуа. В то же время тотальная игра как основной смыслообразующий принцип булгаковского текста приводит к созданию апокрифа на евангельскую тему ареста и распятия Иисуса Христа, включающего его десакрализацию. Иешуа не только уподобляется разбойникам во время казни — в одном из вариантов 3-й редакции у него «совсем разбойничьи глаза», в окончательном тексте «хриплый разбойничий голос» (5, 176). Более того — бесам из свиты Воланда приданы слова Иисуса; в приветствии, с которым обращается в подвальчике к главным героям Азазелло: «Мир вам», — вычитывается фраза из Евангелия от Иоанна: «…пришел Иисус, и стал посреди и говорит им: мир вам!» (Иоан. 20:19).
Евангельский подтекст присутствует и в московской сюжетной линии. Помимо композиционного параллелизма (бегло описанный праздник Пасхи в «древних главах», совпадение дней недели в обоих сюжетах и привязка их к Страстной неделе, сходство в изображении Москвы и Ершалаима и т. п.) неоднократно отмечалось функциональное сходство персонажей МиМ. В некоторых сценах Булгаков применяет тот же принцип, что и в ершалаимской части, — игру на опровержение. Постоянным отходам от известных описаний и характеристик Евангелий соответствуют аналогичные подчеркнутые отходы от евангельского подтекста, еще более этот подтекст акцентирующие.
Так, например, хотя в окончательном тексте романа в ожидании Берлиоза томятся двенадцать литераторов, что провоцирует на пародийное отождествление председателя и правления МАССОЛИТа с Христом и двенадцатью апостолами (в машинописной копии с авторской правкой конца 1939 — начала 1940 г. цифра для большей точности исправлена на «одиннадцать» из-за отсутствующего заместителя Берлиоза; 562-10-2-69), но приведены в тексте имена всего девяти членов правления. Это можно считать продолжением характерной для Булгакова, автора МиМ, игры на опровержение.