Синявин был уже возле представителя Центрального Комитета партии, который вышел из вагона последним и скромно стоял у подножки. Синявин знал его еще со времени пуска первой очереди. Это был чрезвычайно сдержанный и вежливый человек, которого Синявин без всякой причины побаивался. В то время как председатель комиссии явно рисовался и даже ступал как-то позируя, Ходжа Алямов шел твердым шагом, просто отвечал на каждое слово, обращенное к нему. Еще издали заметив Мухтарова, он не усмехнулся, как иные, а только глаза его заблестели да папиросу вытащил изо рта и держал в руке. Он тихо спросил инженера Синявина:
— Вы пригласили и инженера Мухтарова?
— Да. Мациевский персонально. Я тоже… — выпалил, не растерявшись, Синявин.
— Это вы правильно сделали. Кстати, я хотел бы с ним поближе познакомиться. Вы мне поможете в этом?
— С дорогой душой, уртак Ходжа Алямов.
Мухтаров в это время стоял перед человеком в турецкой феске и что-то припоминал. Он почувствовал, что этот человек по-приятельски пожал его руку, и стыдился, что не может ответить ему тем же.
— Забыл? Новая Бухара… Похороны Мирза Насруллы замученного…
Саид-Али действительно стал припоминать. Но при чем же здесь Амиджан Нур-Батулли?
— Мирза Арифов? Член джаддистского центра?
Оба — точно писаные красавцы. Правда, у Саида немного поседели волосы, но фигура его осталась богатырской, молодецкой. Он казался старше своего товарища, но чувствовалось, что Батулли не отказался бы стать Саидом.
— Однако я ничего не понимаю, — скрывая свое удивление, говорил Саид, намекая на метаморфозу, происшедшую с именем и фамилией этого сына очень известного в свое время джаддиста. Дехканин Вася стоял в стороне и, не показывая, как интересен ему этот разговор, выглядел особенно смиренным и безразличным.
— Оставим об этом, Саид-Али, потом расскажу. Очень рад встрече. Сколько я…
В это время перед ним остановился в смешной умоляющей позе инженер Синявин, а рядом с ним Ходжа Алямов.
— Прошу познакомиться, товарищ из ЦК, а это инженер Мухтаров. Простите меня, Саид-Али, еще в Ташкенте уртак просил познакомить с вами.
— Очень вам благодарен. Мы, кажется, встречались.
Не было сомнений в том, что Мухтаров был благодарен Синявину. Он получил возможность продумать свою встречу с бывшим Мирзой Арифовым и, может быть, расспросить о нем у Ходжи Алямова.
— Что он сейчас делает? — спросил Саид у Ходжи Алямова, кивая головой в сторону человека в феске, который в это время здоровался с Лодыженко и Храпковым.
— Член коллегии Наркомпроса. Вообще — башковитый человек. Только… учился в Турции, но… выслан оттуда за пропагандистскую работу. В Наркомпросе принят в кандидаты партии.
До слуха Саида долетели слова Батулли, сказанные Евгению Викторовичу:
— О, не стоит благодарности, совсем случайно! Я ехал к себе в учреждение и заметил, что женщина оказалась в затруднительном положении. Экипаж сломался, а другого вблизи не было. Джентльменский долг вежливости, и только… Но я с большим удовольствием оказал эту услугу. Тем более узнав, что она — ваша жена.
Автомобили и дрезины увозили приехавших. На заводской дрезине Коропова поехали Саид, Лодыженко, Храпков и Ходжа Алямов.
Батулли поехал с Синявиным на автодрезине главной конторы, как и просил его Мациевский.
«Почему я так стушевался перед ним?» — думал Евгений Викторович, закрывая глаза от встречного ветра и прислушиваясь к характерному гулу дрезины.
VIII
Накрапывал первый в этом году дождик. Он робко шелестел среди пожелтевших позолоченных листьев в садах мазар Дыхана. Сползавшие с гор облака удерживали утренний сумрак. И радовались этому обительские ишаны. Они, точно кошки перед воробьями, ходили по обители и умиротворенно беседовали с дехканами. Как будто сегодня и в самом деле первый день духовного отдыха. Как с пожелтевших листьев скатывались дождевые слезинки, так и из уст служителей божьих скатывались прозрачные душеспасительные слова. Трудно сказать, бывает ли змеиный яд прозрачнее, чем слова ишана.
Им пришлось работать всю ночь. События, происшедшие в Голодной степи, ставили их перед выбором: бороться и жить или умереть. Что ни день, что ни час, то все хуже. Этим летом они имели «очередной» полив на хлопок. Обитель становится беднее. Антирелигиозная пропаганда, проводимая в ленинских уголках степных колхозов, сводит на нет их молитвы. Лучший суфи, с прекрасным голосом, бросил Караташ и сейчас в Ташкенте работает в радиоцентре диктором. Всю ночь они возились с переброшенными из-за гор басмачами. Это — последняя ставка. Надо было идти на все, лишь бы не дать неверным воспользоваться электроэнергией от этой дьявольской выдумки.
Перед рассветом имам-да-мулла Алимбаев вернулся из ущелья, где когда-то из гор вырывалась такая шумная, живописная Кзыл-су. Теперь лишь небольшим ручейком слезится она по руслу, а дно реки превратилось в дорогу, ведущую в горы. Только вчера, когда перекрыли воду в голове канала, чтобы подготовиться к пуску гидростанции, в обители поняли, чем стала их река. Кзыл-су превратилась в заур.
Алимбаев был неспокоен. Отряд басмачей, организованный в чащах чужих гор, пополненный баями из Караташа и его окрестностей, стал разбегаться. И вообще у этих людей не было того пыла и боевого настроения, которое необходимо в таком деле, — их утомили переходы через горы, страшила перспектива вооруженного столкновения. А нужно было какими угодно средствами организовать нападение на голову канала, захватить врасплох вооруженную охрану, уничтожить плотину и станцию. Последнее выполнят пироксилиновые шашки с имперской маркой, сильный напор воды и простая порча механизмов.
А тут еще одна беда: слух о том, что на открытии канала будут гости, взбудоражил дехкан, и они, собираясь в колонны, идут вдоль Кзыл-су. Надо все это предусмотреть и на всякий случай сделать так, чтобы никакого подозрения не пало на обитель. Хитрые большевики провели воду из Голодной степи на земли Караташа и этим привлекли на свою сторону дехкан.
Имам-да-мулла постоял под чинарой, словно впитывая дух Магомета вместе с этими скупыми капельками дождя:
— Эль хамду лилла!
Алимбаеву ответили обычным словом, но далеко не обычной интонацией. Возвращение Алимбаева из Мекки, где он получил благословение от самого всемусульманского халифа, настолько подняло его божественный авторитет, что слова, обращенные к нему, произносились с невольным трепетом религиозного экстаза:
— Бисмилла, бисмилла, бисмилла… — переходившее в шепот.
— Ллоиллага иллалла, Мухаммадан рассул алла, — так же торжественно благословил Алимбаев собравшихся на столь важное совещание.
После небольшой паузы он приказал подать ему заготовленный текст ривоята к дехканам Голодной степи.
— Правоверные! Мы должны отвести от себя вполне вероятное обвинение в басмачестве. Баш ишан в обители самого Магомета велел нам поступить так: надо уничтожить безбожную выдумку белых, и тотчас весь мир выступит против большевиков. Государственные мужи не позволят воспользоваться Кзыл-су, воды которой в недалеком будущем должны оросить концессионные земли. Папа римский объявляет газават большевикам за то, что они разрушают церковь. Баш ишан халиф поведет весь мусульманский мир за наш газават. И это скоро наступит. Не успеете произнести двадцати заповедей шариата, как это сбудется. Отряд басмачей во главе с храбрым Мустафа-беком, подручным самого Баче Сакао, осуществит это дело. Надо ожидать, что вину переложат на нас. А мы что: священнослужители Магомета и его наместники в обители мазар Дыхана…
— Бисмилла, бисмилла, — шептали сами губы ишаков.
— А чтобы отвести от себя подозрение, мы немедленно объявим вот этот ривоят, который надо доставить в Кзыл-Юрту раньше, чем туда доедет отступник Мухтар-баба. Нечистые духи в образе дехкан охраняют этого человека. Действуя с помощью ривоята, мы спасем нашу обитель.