— Поддерживаю. Оставайтесь, товарищ инженер. Да дело здесь небольшое, товарищи, — начал сразу же председатель. — Сомнение, конечно, есть… Но обещания руководителя строительства, поддержанные партийной организацией, довольно убедительны. Давайте пока согласимся с тем, что на строительство надо направить постоянного уполномоченного РКП, и все.
Надо было обдумать это предложение. Председатель снова сел. Саид-Али уперся плечом о косяк двери.
— Удобно ли будет? — нерешительно возразил Щапов.
— А я против этого предложения, — сказал член ЦКК, рабочий железнодорожных мастерских, и поднялся со своего места. — Для меня картина вполне ясна. Уполномочивать нового человека — значит не доверять ни начальнику, ни тем паче партийной организации, которым мы так охотно сегодня верим. Я предлагаю составить акт сегодняшнего обследования и передать его в комиссию Совета Труда и Обороны.
Это предложение не вызвало споров.
Члены комиссии крепко пожали руку Саиду. В рукопожатиях Мухтаров почувствовал доверие, и это наполнило его новыми силами и спокойствием. Но он также понял, что его враги ведут с ним ожесточенную борьбу. К тому же все эти неполадки, срывы на строительстве! Разве секрет, что они не случайны и что не только теми причинами, о которых он говорил комиссии, надо их объяснять!
Но кто вредит, кто преграждает ему путь?
На него написали донос. Грязный донос и, очевидно, такой «серьезный», что им заинтересовалась ответственная комиссия.
Но рассеяны ли все подозрения?
X
Саиду передали, что ему звонил «какой-то доктор Храпков». «Это очень кстати, — подумал Саид. — Надо воспользоваться случаем и выполнить просьбу Лодыженко». Саид попросил секретаря разузнать номер телефона Храпкова и позвонить ему.
Евгений Викторович долго не мог забыть о своем посещении Саида-Али Мухтарова. С той поры, как Любовь Прохоровна выехала «в неизвестном направлении», доктор стал иначе относиться к Саиду. Ему захотелось ближе сойтись с Мухтаровым, даже… даже поговорить с ним о Любови Прохоровне.
«Если трезво разобраться, так мы теперь оба оказались брошенными», — вертелось у него в голове бессонными ночами.
По многим мелочам, по нечаянно услышанным разговорам за дверью Евгений Викторович нарисовал себе довольно ясную картину: эффектный наркомпросовец в турецкой феске взялся устроить Любовь Прохоровну на работу. Работа на выезд. Бог с ней, пускай заводит себе новых любовников.
Но ведь ребенок…
Наверное, Мухтарову будет интересно и приятно услышать от Храпкова его последние соображения о ребенке. А он, врач Храпков, сделает это искренне: проинформирует, посочувствует и посоветует.
Евгений Викторович теперь особенно остро ощущал отсутствие товарищей, знакомых. С одним Синявиным далеко не уедешь. То, что в соответствующем учреждении его уже спрашивали о Преображенском, к тому же спрашивали вежливо, не в порядке официального допроса, подсказало Храпкову, что Мухтаров говорил там об этом, характеризовал и его, Храпкова, поведение.
Храпков почувствовал такое облегчение на душе после этого разговора, что позвонил Мухтарову в приподнятом настроении.
Телефон долго не отвечал. Перед ним лежало письмо от Доры Остаповны Тарусиной из больницы. Она просила его приехать к ним, чтобы сказать свое мнение о здоровье Лодыженко. Она передавала ему привет также от персонала больницы.
Перед ним возник этот «персонал» в белом, накрахмаленном халате, с такой же белоснежной косынкой. И из-под косынки вырывается и вьется не куколь-трава, а хмель, опьяняющий его свободное теперь сердце…
Евгений Викторович быстро оделся и вышел из дому. К Сельмашстрою надо было проехать на трамвае через весь новый и старый город. Чем страдать в такой тесноте и рисковать потерять пуговицы, лучше пройтись пешком по свежему морозцу. По дороге обдумать встречу, разговор. Ведь они должны просто, открыто поговорить.
Общее горе должно их окончательно и навсегда помирить.
Он незаметно дошел до Воскресенского рынка и с трудом пробирался через тесную «толкучку». Почувствовал даже какое-то удовольствие, когда, пробиваясь в этой рыночной толчее, услыхал бормотание какой-то торговки:
— Вот еще дредноут прется… — и дальше слова терялись в рыночном хаосе, а Евгений Викторович, чувствуя себя в самом деле дредноутом среди этого человеческого океана, проследовал дальше.
Ему так натолкали бока, что, не доходя, до «Ходры», он вынужден был взять извозчика. Храпков вытирал пот, выступивший на лбу, и с интересом рассматривал работу путейцев, гудронировавших улицы Ташкента.
Саид-Али поблагодарил секретаршу за то, что она позвонила Храпкову, но был недоволен тем, что на вызов никто не ответил. Он записал на листке календаря номер телефона Храпкова и рядом сделал пометку: «Провести телефон на новую квартиру». Через какой-нибудь час, вернувшись со строительства, он снова позвонил Храпкову.
Саид-Али уже собирался уйти домой, но в это время секретарша ввела в кабинет немного смущенного Евгения Викторовича.
— Разрешите ли? Я на одну минуту, товарищ Мухтаров.
Саид-Али, выскочив из-за стола, приветливо воскликнул:
— Евгений Викторович, здравствуйте! Милости прошу. Зебихон, не впускайте ко мне никого. Садитесь, пожалуйста.
Саид взял за руку Храпкова, подвел его к креслу, усадил, сам сел рядом.
— Я только что звонил к вам. Мне сказали, что вы хотели со мной говорить.
Храпков успокоился. Радушная встреча произвела на него хорошее впечатление, хотя следы былой обиды еще порой давали о себе знать.
— Извините меня. Я к вам по одному делу. Мне известно, что вы переписываетесь с… больницей.
— С Лодыженко? Я тоже о нем хотел поговорить с вами.
— Ну-с, вот… хотя, как говорят, личное надо таить в себе, но… я этой ночью выезжаю в больницу.
— В Советскую степь? Прекрасно! Семен просит, умоляет вас приехать туда. Знаете, ему уже надоело в больнице. Если, правда, рана… дальше улучшения не будет и процесса там никакого нет, так зачем его мучить? Доверяя только вам, я бы просил вас. О, это говорит мое искреннее чувство.
Храпков поднял руку, будто защищался от этих комплиментов.
— Пожалуйста, пожалуйста! Я с удовольствием. Главврач тоже об этом пишет. У Лодыженко прострелена чашечка, утолщение в области колена. Хрящи тоже. Это все та же поврежденная нога. Да, столько теперь хромают… — он посмотрел на кабинет, увешанный чертежами, диаграммами, и перенесся мысленно в другой такой же кабинет, где сидел он, опытный хирург, высказывая свое согласие или несогласие с инженерами.
Сразу вспомнился Преображенский — и ему стало противно и страшно.
— Слышно что-либо новое о суде или нет? — спросил он после небольшой паузы.
— Ничего нового. Буквально все еще «старое» теребят, — ответил Саид с горечью, сделав ударение на слове «старое». — Следствие уже давно закончено, в недалеком будущем начнется главное и окончательное…
— Но когда?
— Когда? Может быть, и завтра. Понимаете, Евгений Викторович, у нас столько работы всюду. Людей не хватает. Кроме того, суд надо провести там, среди дехкан и рабочих, которые собственными руками преодолевали последствия вредительства.
— Да где уж там, ведь сейчас зима!
— В этом-то и загвоздка. Мне кажется, что до тех пор, пока не подготовят хотя бы временного зала, процесс не начнут. Лучше всего было бы в Доме культуры. Я знаю из писем Мациевского, что первый этаж с двумя малыми залами уже в основном закончен. Простенков умышленно не ставили, покрытие временно подперли колоннами. Это будет прекрасный зал для суда.
— Синявина вы давно видели?
— Перед его поездкой в Москву. Да, да, он поехал в Москву по делам окончания строительства. Надоело уже старику, но держится. Я вас понимаю, Евгений Викторович, вы могли бы преспокойненько проехаться вместе с ним.