Храпков все время пытался не то спросить Мухтарова, не то о чем-то сообщить ему. Наконец он дождался, когда Саид сделал передышку, и спросил его:
— Он вам ничего не говорил?
— По поводу чего?
— Да так, о всяких там слухах. Не думали ли вы о том, что было бы неплохо… на процесс привлечь…
— Преображенского? Заботимся, Евгений Викторович, и об этом.
— Именно его! — энергично произнес Храпков, даже прищелкнул пальцами, но тут же спохватился и почувствовал себя неловко. Мухтаров поднялся с дивана, оперся о край стола.
Евгений Викторович тоже поднялся. Ему показалось, что разговор окончен, хотя он еще не сказал, зачем пришел.
— Ну, тогда разрешите пожелать вам… Я пойду.
Саид-Али приветливо провожал доктора, идя за ним, и просил осмотреть Лодыженко.
— Не забудьте передать привет… — и Саиду почему-то захотелось пошутить. Ведь перед ним стоит такой веселый, милый доктор, с которым связаны воспоминания о пребывании Саида в Голодной степи. Головоломные, но зато и знаменательные дни! — Передайте от меня привет и… Таисии Трофимовне.
Храпков резко повернулся, и его лицо от удивления расплылось в теплой дружеской улыбке.
— А вы знаете, Прохоровна… по рекомендации этого интеллигентного турка выехала из Ташкента куда-то на работу.
— Нур-Батулли?
— Да. Я, собственно, об этом и хотел сказать вам. Да вы не печальтесь. Любовь Прохоровна… принципиальная женщина.
— Я? — спросил Саид уже без улыбки.
Человек говорил с ним серьезно, хотя у него были все основания обходить его десятой дорогой… Однако это жизнь! Какой сложной бывает жизнь, если она приводит еще и к таким остро искренним разговорам.
— Спасибо вам, Евгений Викторович. Меня интересует…
— Девочка?
Саид не ответил. Он только внимательно посмотрел в глаза Храпкову, сильнее пожал ему руку.
— Она в хороших руках — в руках Марии. Вот я и подумал: может, захотите разыскать их? Да мы, надеюсь, еще поговорим об этом.
Храпков поклонился и сел на дрожки. Ему хотелось поскорее убежать после тяжелого разговора.
В первом часу ночи, перед самым отходом поезда, на вокзал приехал и Саид-Али, чтобы проводить Храпкова. Он привез коробку шоколадных конфет и просил передать их Лодыженко. О разговоре в конторе Саид даже словом не обмолвился.
— Пожалуйста, передайте. Ничего лучшего не успел купить, — промолвил он.
Евгений Викторович был тронут вниманием Мухтарова. Впервые с той поры, как началась эта ужасная одинокая жизнь, его провожают, и так тепло, по-дружески.
И провожает его Саид-Али Мухтаров!
— Какая досада, — спохватился Храпков и застыдился.
— Вы хотели бы преподнести такой подарок Таисии Трофимовне? — спросил Саид.
— Да! — почти трагическим тоном подтвердил Евгений Викторович. Зачем ему кривить душой перед Саидом, который хорошо знает о его отношении к фельдшерице.
— Так, пожалуйста, Евгений Викторович! Я об этом и позаботился. Я знал, что вы забудете. Поверьте мне, пожалуйста! Семен — взрослый мужчина. Ему — не нужно.
— Неужели? — по-детски обрадовался здоровяк Храпков. — Я… очень благодарен!
Прощаясь, он со всей искренностью благодарно жал руку Саиду. Поезд двинулся. Храпков, стоя на подножке, помахивал коробкой с шоколадом. Только теперь он заметил, что коробка трижды перевязана ярко-розовой лентой и украшена замысловатым бантом. Такие мужчинам не дарят.
XI
В Московском высшем техническом училище двадцатилетнего юношу Абдуллу-Али Мухтарова студенты знали как брата известного инженера, осуществлявшего строительство в Голодной степи. События на стройке развивались своим чередом, не касаясь этого студента, и он оставался в тени.
Саид-Али вызвал Абдуллу из кишлака к себе еще тогда, когда сам заканчивал последний курс Института инженеров транспорта в Ленинграде и наездами экстерном сдавал экзамены за гидротехнический факультет Высшего технического училища в Москве. Он устроил брата на рабфак, следил за его учением, ростом. Со временем Абдулла стал студентом Московского высшего технического училища, в которое он поступил тоже по совету и при помощи брата Саида-Али. Тогда же Саид и дал обещание «вывести в люди», воспитать Абдуллу. Профсоюзный, комсомольский и весь институтский коллектив называли младшего Мухтарова просто Абдуллой, его любили за то, что он был хороший товарищ, дисциплинированный и активный студент. У Абдуллы не было таких способностей, как у Саида, но он успешно переходил с курса на курс. Абдулла был молод, ему некуда было торопиться, и за ним порой числились курсовые хвосты, но он не сидел ночами, чтобы ликвидировать их. «Хвосты» спокойно «отсыхали» один за другим, давая место новым.
Пока была жива мать, старуха Адолят-хон, он чувствовал себя в какой-то степени связанным с родным кишлаком. К тому же мать из своих скудных средств дополняла его небольшую по тому времени стипендию. Саид, конечно, никогда не забывал брата, заботился о нем, интересовался его учебой до момента «отречения». К тому времени Абдулла законтрактовался на работу в трест машиностроения и стал «независимым» человеком.
Как комсомольского активиста еще три года тому назад его приняли в партию. У него не было ни одного ни партийного, ни комсомольского взыскания.
Но он был спокойным и уравновешенным студентом только в институте, где все было обусловлено соответствующими правилами и нормами и где все можно было продумать и предусмотреть. Когда же Абдулла из сообщений в газетах и писем узнал об исключении Саида из партии, он впервые в жизни растерялся.
Что в таких случаях делают братья исключенных из партии?
Посоветоваться с кем-либо — значит выдать свое бессилие, неспособность самому решить этот вопрос. Два дня он задумчиво ходил по коридорам института, едва замечая товарищей. А когда перед началом собрания ячейки секретарь, по-своему понимая печаль товарища и показывая, что он не безразлично относится к этому, сказал:
— Да брось ты, Абдулла, хандрить. Ходишь как неприкаянный… Брат — это одно, а жизнь у каждого из вас своя. Печалиться о его судьбе рановато, дело его еще не закончено.
Абдулла, не подумав, сказал ему в ответ:
— Я отрекаюсь от брата. У меня с ним нет ничего общего, родственного…
— А я тебе… советую посчитать до сорока, прежде чем принимать так стремительно решение. Подумаешь, какая принципиальность!
— Нет, нет, я отрекаюсь. Вот на общем собрании студентов и заявлю об этом. Вы не знаете моего брата. Это верно, что он грамотный и одаренный человек. Верно и то, что он член партии, кажется, с семнадцатого года, командир Красной гвардии или партизанского отряда, воевал с беляками… Все это верно и, правда, неплохо? А на поверку выходит, что все это только старый политический капитал. Да, да. Получается, что он вредителей прозевал! Вредителей — в мирном строительстве социализма! А буржуазно-мещанское обрастание партийца! Нет, не переубеждай меня, не брат он мне, отрекаюсь я от него! Я честный коммунист и комсомолец.
— Запомни, Абдулла, мой дружеский совет: такие решения принимают при спокойном обдумывании и искренней убежденности в своей правоте…
После этого разговора прошло некоторое время. О своем отречении Абдулла напечатал в газете «Восточная правда», боясь, чтобы его не заподозрили в двурушничестве.
Саид вырезал из газеты себе для памяти заметку об отречении брата. Потом он где-то утерял ее, но не забыл!
И только в Чадаке, когда он, увлекаемый друзьями, дал согласие поехать в Голодную степь на пуск новых гидросооружений, ему показалось, что и этот семейный инцидент он выбросил из головы, и почувствовал облегчение.
Наступили январские каникулы. Абдулла должен был выехать на строительство одного из новых машиностроительных заводов для кратковременной практики по монтажу оборудования, для подготовки материалов к дипломному проекту и увязки его с производством. Тема дипломной работы — «Рациональная организация кузнечно-прессового цеха большого машиностроительного завода».