Евгений Викторович убедил себя в том, что Тася права. Вот она сидит в зале…
«В каком же это ряду? А, она перешла ко второй колонне. Семь-восемь рядов, а она сидит в девятом. На ней беленький в крестиках платочек. Улыбается ему…»
Этот простой факт напомнил Храпкову о том, что он здесь еще никого не разглядел как следует. Ну, вот рабочий, который лежал в больнице с разбитым плечом. Вот шофер, что возил его, как заместителя Мухтарова: он сидит на подоконнике, наверное, тоже глядит на него. И этого узнал, — о, у Евгения Викторовича хорошее зрение. Он рассмотрит сейчас всех сидящих в зале.
Евгений Викторович, водя глазами по рядам, остановил свое внимание на человеке с аксакальской бородой, но с бритыми усами. Огромные круглые китайские очки, как у Преображенского, скрывали выражение его глаз. Он изредка перекидывался словами с соседом, Амиджаном Нур-Батулли.
Допрашивали последнюю подсудимую — Софью Преображенскую. Она подтвердила, что Софья Преображенская — это она и, как всякая слабая девушка перед свадьбой, не могла отказать своему жениху, который из любви к ней пожелал в загсе принять ее фамилию… А у него была какая-то нескладная — Ципьев. На другие вопросы она отвечала сбивчиво, а потом лишилась сознания.
Храпков облегченно вздохнул. Но где же еще один обвиняемый? Он вчера и сегодня не видел инженера Кравца, его не допрашивали, — это он хорошо помнит.
Будто бы отвечая ему, поднялся заместитель председателя суда товарищ Ходжаев и сказал, что подсудимый Кравец внезапно заболел и сейчас отсутствует. Его дело суд постановил выделить и рассмотреть, когда он выздоровеет.
«Отравили сообщники», — неожиданно догадался Храпков и опять съежился, замкнулся.
Допрос свидетелей длился недолго. Основной свидетель Мухтаров так обстоятельно охарактеризовал преступников и их действия, что большинство других свидетелей ограничивались лишь тем, что дополнительно сообщали незначительные детали. Евгений Викторович восхищался Саидом, который сидел за столом свидетелей, напротив него. Готовясь к выступлению, Мухтаров оставил на столе свой блокнот, в котором он все время что-то записывал. Направляясь к трибуне, Мухтаров наклонился к председателю суда, тот, улыбнувшись, отрицательно покачал головой. Потом, когда Мухтаров был уже возле трибуны, «Лодыженко поднялся с места и что-то шепнул ему. Саид вначале посмотрел на председателя суда, потом кивнул головой в знак согласия.
«Говорите покороче», — с радостью расшифровал Храпков жесты председателя суда и Лодыженко.
Саида тоже снимали для кинохроники. Свет «юпитеров», четырехсотой залил его потоком, и присутствующие увидели, что в его пышную шевелюру вплелись, будто змеиные языки, пряди седых волос, спадавшие на высокий лоб. Его взор был направлен в глубину зала, а может, и дальше, куда-то в пространство, называемое жизнью. Он, казалось, читал книгу этой жизни, находя в ней новые и новые мельчайшие детали и характеристики подсудимых.
— …Я бы не сказал этого об инженере Кравце… — Храпков, услыхав эти слова, окончательно убедился, что его отравили преступники. — Это был выдающийся специалист, строитель, который отвечал за всю конструкторскую часть заводов и текстильной фабрики в Советской степи. То, что он признал себя виновным в усложнении конструкций, чтобы поднять стоимость строительства до такой чудовищной цифры, как он назвал, это еще не все. Его вина еще и в том, что текстильную фабрику построили в расчете на обеспечение ее тепловой энергией, а не электрической, а потом ее пришлось переконструировать инженеру-коммунисту — товарищу Гоеву…
Саид говорил спокойно, и его внимательно слушали.
— Болезнь Кравца вчера меня не удивила. Мы имеем дело с настоящей вражеской организацией, которая еще до сих пор пытается вредить нам. Эта организация поставила перед собой цель вывести арестованных из допра, она же…
Судья позвонил в колокольчик.
— …Я хочу только напомнить суду, что Кравец в последние дни перед судом переживал какой-то психологический кризис и в первый же день обещал представить суду новые сенсационные данные о себе и… своем вдохновителе — тогдашнем инженере Преображенском.
Снова раздался звонок. Судья попросил говорить короче, и Саид-Али Мухтаров кончил свою речь.
В тот же день на вечернем заседании вызвали свидетеля Храпкова. У него потемнело в глазах, зашумело в голове. Чтобы отвлечься немного, Евгений Викторович, идя на трибуну, читал плакаты, висевшие над президиумом, на трибуне и по всему залу. Он будто впер-вне увидел за столом судей большой бюст Ленина. Ильич внимательно вглядывался в него, сдерживая улыбку. Это был живой Ленин. Он даже задвигался и пошел…
Вдруг Храпков запнулся. Проклятая ступенька! Как он ни пытался перешагнуть ее, все же споткнулся, и, если бы не рука Лодыженко, так своевременно протянутая, пришлось бы ему распластаться на полу. Но, когда толстый и неповоротливый Храпков стоял на трибуне и радиомонтер поднимал микрофон до уровня его рта, он не услышал ни одного смешка в зале.
Ленин так же внимательно глядел на него, только его улыбка скрывалась в отблеске света.
Перед глазами Храпкова на матовом стекле светился призыв: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Он дважды прочитал его шепотом пересохшими толстыми губами.
— Товарищи, — наконец осмелился он произнести, почувствовав душевное облегчение.
Вполне свободно он перебрал в своей памяти все, что в какой-то степени относилось к процессу и чего не успел рассказать следователю. Он все время глядел на призыв, боялся, что если посмотрит в зал, то память изменит ему, он собьется.
— …Но основное, о чем я должен сказать сегодня… — в зале кто-то закашлял, — сказать о себе. Я не принимал участия во вредительстве, об этом говорит и тот факт, что я только свидетель. Но морально я чувствую и свою вину. По своему социальному происхождению я очень близок к тому кругу, что и инженеры… присутствующие здесь. Собственно, не присутствующие, а… вредители… — едва промолвил он. — Я мирился с их настроениями и превращал в шутку их недовольство советской действительностью. Свои обязанности заместителя председателя совета строительства я — выполнял искренне, но не скажу, чтобы в этом не скрывалось еще и желание… заслужить… Я, товарищи судьи, и сам глубоко переживаю все это, но, очевидно, заслуживаю и общественного морального осуждения… Хочу лишь заверить, что орден, который, может быть, я и не совсем заслужил, оправдаю не только работой, но и борьбой против шпионов и вредителей — врагов моей советской родины!..
Зал загремел аплодисментами, на лицах судей играла довольная улыбка.
Вдруг, как охлаждающий душ, раздался звонок. Зал утих. «Так я же вам скажу!» — и у Евгения Викторовича сжалось сердце.
— Я не хотел бы… Здесь уважаемый гражданин Саид-Али говорил об инженере Преображенском… — В зале снова кто-то закашлял. Храпков наконец оторвал глаза от призыва, бросил взгляд в сторону кашлявшего человека и пришел в ужас: аксакал с курчавой бородкой поднялся, что-то сказал Батулли и незаметно вышел.
«Молокан!» — вдруг узнал Храпков широкоплечую, костистую фигуру и почувствовал, что его оставляют силы. Если его не поддержит кто-нибудь, он погиб. «Тася уверяла, что он сбежал из-под ареста…»
— Собственно, инженер… — скорее бы увидеть опять слова на матовом стекле, зовущие с такой силой! Евгений Викторович вспомнил кашель Батулли, он знал, что это — угроза ему, но он собирался с силами, чтобы все-таки закончить свою мысль. Осталось не так уж много сказать.
Председатель суда помог ему:
— Вы хотите сказать, инженер Кравец?
— Конечно. Кравец, инженер… Но, товарищи судьи…
— Что-то новое или только то, о чем уже сказал свидетель Мухтаров?