Луна спряталась за хребтом, впереди хмурилось небо, резко выделявшееся на изрезанном горами горизонте. На юге скрылись светло-серебристые лысины горных ледников.
Саид вздрогнул и почувствовал, как его клонит ко сну. Много ли ему пришлось спать за последние месяцы небывалой, напряженной работы? Только сознание того, что эти бессонные ночи он с честью использовал для блага народа, поддерживало его бодрость.
Саид пошел по коридору вагона к проводнику, чтобы узнать, где находится его место. Отъезд был таким неожиданным и поспешным, что он приехал на вокзал уже к отходу поезда и едва успел вскочить в товарный вагон с кетменями, в котором ехал Щапов.
— Товарищ проводник… — сказал он и смутился. Девушка-проводник, чуть ли не первая узбечка, работавшая на железной дороге в Средней Азии, тоже улыбнулась ему. Она подумала, что этот красивый мужчина не узнал ее, узбечки, в форме железнодорожника, и обратился к ней не на узбекском языке, поэтому и смутился.
— Здесь где-то должны быть места для заводской бригады, — уже по-узбекски добавил он, уступая дорогу рассмеявшейся девушке.
— Заводской? Шестое и седьмое купе. А вы кто?
— Руководитель бригады, — немного понизив голос, сказал он, когда девушка вытащила из кармана записную книжку и стала проверять список: Мухтаров Саид-Али, — и направился к шестому купе.
Девушка удивленно посмотрела на него. А он, уже заходя в купе, услышал, как она повторила:
— Саид-Али Мухтаров?
Он оглянулся. В коридоре стоял незнакомый мужчина и внимательно глядел на него. Потом он прошел мимо девушки. На его молодом лице заиграла улыбка, пышные, вьющиеся волосы падали ему на плечи, обрамляли его радостное, гордое лицо.
— Издрасте, товарич!
Саида крайне удивило это неуклюжее и в то же время приятное произношение. Если бы Мухтаров не слышал их разговора с Батулли, он поверил бы, что этот человек действительно не знает ни одного языка, на котором мог бы с ним, Саидом, объясниться, и вынужден с таким трудом произносить эти два слова.
— Бельмейман, — вырвалось у Сйида в ответ на это неуклюжее приветствие.
И тут же он поправился:
— Говорите по-узбекски, по-афгански, по-фарсидски, по-немецки, — предложил он ему, повторяя слова на всех этих языках. — По-русски у вас ничего не выйдет. Кто это вас надоумил? — чуть улыбаясь, но сохраняя учтивость, спросил Саид.
Инаят-Кави стало неловко, и он покраснел. Почему-то безнадежно посмотрел он на купе, из которого вышел, и извиняющимся тоном, сбиваясь, точно ребенок, заговорил на прекрасном фарсидском языке:
— Это недоразумение. Я хотел вас поблагодарить за помощь, оказанную мне при посадке… Я просил… мулла Амиджан назвал вашу фамилию… — И индус замялся.
Саид пригласил его к себе в купе, вежливо усадил напротив себя и пожал ему руку.
— Будем знакомы. Саид-Али Мухтаров.
Вежливый индус поднялся с сиденья и, пожимая руку Саида, отрекомендовался:
— Инаят-Кави Ратнакар.
В купе вошел Амиджан Нур-Батулли.
— Можно? Ну и здорово я вас надул! У нас так… — неестественно засмеялся Батулли и по-русски объяснил Саиду: — Я ему, товарищ Саид, сказал, что вы принципиально разговариваете только по-русски. Ком-ме-дия.
Инаят-Кави не понимал этих слов, кроме «комедия», но от его наблюдательного взора не ускользнуло, что эта «комедия» не по душе пришлась Мухтарову. Вот это «м-м-да-а», произнесенное Саидом, и холодок, им проявленный, достаточно ярко характеризовали взаимоотношения этих двух узбеков. Он напряженно думал: «Зачем Батулли обманывал, зачем сказал, что Саид принципиально говорит только по-русски?..»
Что это, шутка или преднамеренная провокация?
А в окно вагона уже заглядывал утренний рассвет.
XV
Саид склонился на подушку и спал. Батулли пальцем подозвал к себе индуса и осторожно вывел его из купе.
— Вот, видите, работаем без отдыха. У нас нет времени с людьми поговорить, не то что выспаться.
И Батулли многозначительно показал пальцем на закрытое купе, в котором ехал Саид. Не было никаких сомнений в том, что он тоже устает от работы, как и Саид. У индуса, по-видимому, было искреннее намерение дать спокойно отдохнуть своему спутнику, но Батулли старался своими разговорами удержать его возле себя.
— Вы что-то начали мне рассказывать о вашей встрече.
— А… да, да, Софья Преображенская послала меня из Кзыл-Юрты.
— Почему из Кзыл-Юрты?
Индус в ответ лишь пожал плечами. Батулли, раздумывая, продолжал:
— Еще вчера я получил от нее письмо… Гм… удивительно.
— Она работает в комиссии, — напомнил Инаят-Кави.
— Работает… — все так же задумчиво ответил Батулли.
Вдруг он что-то вспомнил и спросил:
— Может быть, у нее с комитетом что-то неладное случилось?
— Кажется, да. Она мне поручила зайти к вам и взять какой-то чемоданчик… Да вот и записка к вам. К счастью, наши поезда встретились на станции…
Батулли взял у него записку и быстро пробежал ее: «Многоуважаемый шеф! Дела комитета усложняются. В ожидании работы я чувствую, что меня зажигает этот костер. В самом деле, мы, русские благородного происхождения, многого не замечали в своих эгоцентрических устремлениях, которыми наградило нас прошлое. Только здесь я поняла все значение ваших смелых намерений и всеми силами хочу служить им. Не удивляйтесь. Я серьезно увлеклась делом. Работа комитета приобретает значение международного движения. Жаль только, что не все еще это осознали. Здесь много говорят о приезде Мухтарова. Его странные представления о национальном вопросе и невероятный шум вокруг посевной кампании могут повредить нашему… собственно, вашему делу. Получила телеграмму из Ташкента, очень рада. У вас там интересуются учителем — направляю его к вам. Нельзя ли сделать так, чтобы Мухтаров остался в Ташкенте (простите мне, женщине, может быть, в этом сказывается моя давнишняя обида на него за кузину), — Мухтаров своим появлением здесь может свестй на нет все наши достижения в международных делах…»
Батулли не дочитал последних слов с подписью. Теперь ему понятно, почему именно индуса она направляла в Ташкент. Дело было не в чемодане.
Он подумал с гордостью о своем умении так поставить дело, что даже русская теперь старательно проводила в жизнь его идеи, трудилась во имя интересов мусульманства…
— Вот и хорошо, что мы встретились. Я как раз везу этот чемодан.
XVI
Поезд стремительно влетел на станцию Уч-Каргал. Солнце еще не взошло, однако его дыхание уже витало не только в прозрачно голубом небе, но и в каждом запыленном листике, в пении летающих птиц, в освеженном росой воздухе.
На станции Инаят-Кави увидел подлинного Саида-Али Мухтарова. Это уже был не тот полусонный, утомленный человек, который в вагоне насилу выдавливал из себя несколько слов в ответ на задаваемые ему вопросы.
Поезд остановился с таким грохотом, что казалось, даже вагоны подскочили, зажатые тормозами. Инаят-Кави спешил к выходу и был чрезмерно удивлен тем, что Саид-Али словно уже встречал поезд вместе со всеми этими тысячами людей.
Многочисленные знамена отбрасывали на лица отблеск того прекрасного, огненного цвета, который вызывал у индуса желание славить победу народных масс. Всматриваясь в лица окружающих, Инаят-Кави невольно поглядывал на Батулли: то ли он сравнивал их с ним, то ли хотел что-то сказать, но от избытка чувств не мог.