Обительские ишаны узнали инженера. Один даже, кое-как пробормотав молитву, раболепно поздоровался с Преображенским.
«В тихом болоте черти водятся», — подумал Преображенский.
— Молитесь, святые отцы? — пробормотал он, придя в себя.
— Молимся. Слыхали?.. — Ишан не сказал, о чем именно должен был услышать Преображенский, но сделал такое движение в сторону Кзыл-Юрты, что тот почти безошибочно понял его. Преображенский лишь кивнул головой и сел на камень. Около десятка любопытных правоверных окружили Преображенского. Более проворные из них стали готовить чай.
«О, да здесь в недалеком будущем будет мазар Исенджана…» — решил Преображенский, любуясь, как из-за скалы доставали медные чайники, брали из родников воду и кипятили чай. От этого зрелища ему становилось легче на душе. Увядшие мечты, подавленные страхом надежды возвращались к нему, пусть на минуту, и он повеселел.
Правоверные ему жаловались на притеснения, которым подвергается обитель. Ее не закрыли, но отобрали жилые корпуса, готовятся к приему первой партии детей. Санаторный врач, завхоз расхаживают по обители, заглядывают в худжры, что-то планируют, решают. К пасеке приставили своих людей — одного даже сам Штейн привел туда.
В обители — полная растерянность. Имам, после всех этих неудач, взял коран и пошел возложить его на престол Магомета в Медине. Пошел — и как в воду канул. Разнеслись какие-то страшные слухи о том, что с ним произошло несчастье в горах. Теперь выяснилось, что вместе с ним направили одного правоверного из иностранцев. Вполне достоверно известно, что ни имама, ни корана в Медине нет, а также ничего не слышно и о его спутнике.
При упоминании о Васе Молокане в таком новом для Преображенского освещении на душу его снова повеяло могильным холодом.
— Вот что я вам посоветую: не прислушивайтесь-ка вы к ложным слухам… Не знаете, отыскали ли уже ферганскую женщину? Если бы она погибла, то должны были бы ее труп обнаружить вблизи Караташа.
— Ллоиллага иллалла! — громко прошептал знакомый Преображенскому ишан. — Как исчезла она в ту ночь, когда появился правоверный Молокан, так до сих пор неизвестно — куда. Он сам разыскивает ее. Наверное, умерла…
— Да… Снова Молокан. Хорошо. Значит, разыскивает ее?.. А в отношении имама не верьте всякой лжи. Отборные английские вооруженные силы переброшены со Средиземного моря к границам этой страны. Всемусульманское ханство — это не только идея, которую поддерживают Турция, Иран и иные государства. Это уже, собственно, и не идея, а готовый проект, который ждет осуществления. Скоро Москве солоно придется!
Десяток правоверных ловили каждое слово из уст переводчика, покачивали головами так, что Преображенскому становилось грустно. Будто он рассказал им о том, что уже загорелись пески Кара-Кума, наполнилась взрывами вулканов Зеравшанская долина, а на Ферганскую долину надвигаются льды. Вместо того чтобы радоваться этому, они монотонно покачивали своими головами.
— Ну, чего вы головами мотаете? — зло спросил их Преображенский и подумал: для кого же, как не для собравшихся здесь, старается он, радея о создании все-мусульманского ханства, а от них хотя бы тебе слово сочувствия, благодарности или поддержки…
К толпе из-за скалы подошел по-будничному одетый, взволнованный пожилой дехканин. Он так торопился сообщить им последние новости, что едва переводил дух. А новостей в Кзыл-Юрте было много.
— Из Ташкента приехала бригада с машинами. Тысячи людей со знаменами идут и идут с участков, подписывают договоры по соревнованию на лучшее проведение сева и дают клятву уничтожить обитель мазар Дыхана. С ними ехал один правоверный, фамилия которого записана в священном коране.
— Аллагу акбар!
Все повторяли эти слова, даже Преображенский, как-то не подумав, произнес их.
— Но правоверный не доехал.
— Что с ним?
Дехканин посмотрел на присутствующих.
— Он ехал в вагоне… Вместе с Мухтаровым. Но в Уч-Каргале их разлучили. Батулли арестован.
— Это дело рук Мухтарова! — дрожащим голосом сказал Преображенский.
— Аллагу акбар!
— Саид-Али Мухтаров, — повторили эту фамилию несколько человек.
Преображенский взял пиалу чаю и, стараясь подладиться под общее настроение, тоже торжественно хлебнул этого напитка.
Минута была исключительно подходящей. Преображенский стремительно возвратил ишану пиалу и вскочил на ноги.
— Теперь вы видите, кто такой Саид? Его ближайший друг укорачивает жизнь самому из достойнейших мужей, Исенджану…
— Айи-алал-сало… — громко читал молитву старый ишан. Преображенский, не слушая его, словно под аккомпанемент его слов, продолжал.
— А сам Мухтаров выдает в руки ГПУ культурнейшего человека нации…
Ишаны хорошо понимали, к чему стремился Преображенский. Они и сами хотели того же.
— Крови! Крови Саида-Али Мухтарова!
— Но ведь он бессмертный! — как обухом, ударил чей-то уверенный возглас. — Бессмертный!
Сколько раз пытались они уничтожить его, и каждый раз если не случайность, то искусный хирург или Лодыженко помогали ему, и он оставался в живых.
— Крови-и!
Преображенский горел злобой. Даже слезы текли по его рыжему, веснушчатому лицу, перекошенному яростью.
Десяток ишанов покорно и решительно поднялись на ноги. Старый ишан вытащил из-за пояса нож, резанул им по своему пальцу и появившейся на нем кровью измазал свою грудь.
— Клянусь! Я умру от этого ножа или… Мухтаров умрет от него.
— Бисмилла, бисмилла!
Преображенский подошел к обрыву и сел. Ишаны в порыве религиозного экстаза падали на разостланные чапаны и воздавали хвалу аллаху за то, что тот надоумил их перейти к решительным действиям и вселил в них силы для выполнения клятвы.
А что им оставалось делать на этом свете? Камень Исенджана — это слишком мертвая, вечно холодная вещь.
Они хотят жить, как жили их предки. Они уже научились так жить. А Саиды-Али, Каримбаевы хотят эту старую жизнь оросить влагою, как и проклятую, вечно голодную степь, и распахать ее тракторами.
Солнце рассеивало густой туман, клубившийся над Советской степью.
XVIII
Утром из Дома культуры выходили участники совещания. Была их там не одна сотня. Они приняли решение:
«Ликвидировать обитель мазар Дыхана! Посевную кампанию в Советской степи провести как массовую политическую кампанию, как этап решающего боя с классовыми врагами!»
На совещании Инаят-Кави Ратнакар встретился с Саидом и все время находился возле него. Ему хотелось изучить этого человека, сблизиться с ним. Инаят-Кави сам был человеком сильной воли, и ему пришлись по душе выдержка и настойчивость Саида. Восемь часов отстаивал Саид свои боевые позиции и добился своего. Восемь часов он пламенно доказывал людям правоту своих революционных убеждений, пока не убедил их в необходимости закрыть обитель, не добился принятия почти единодушного постановления об уничтожении этого очага мракобесия.
Участники совещания уходили с твердым решением — осуществить на следующий день революционную волю трудящихся Советской степи, поддержанную жителями Караташа, и превратить обитель мазар Дыхана в детский санаторий.
Слух этот разнесся по Кзыл-Юрте. В обители всполошились. Когда взошло солнце и правоверные прослушали второй азан суфи, их уста вместо молитвы шептали:
— Вот оно… наконец свершилось… Они оскверняют адаты отцов, дедов и прадедов, нарушают незыблемые законы шариата! Аллагу акбар. Теперь уже закрывают…
Как ни воинственно был настроен старый шейх, замещавший Алимбаева, как ни ободрял его Преображенский, но холодный рассудок подсказывал ему, что и на этот раз большевики Советской степи сдержат свое слово.