Сказал свое и скрылся. Синявин впервые в своей жизни взошел на трибуну и обратился к умолкшей толпе по-узбекски. За эти годы борьбы за Советскую степь грузная фигура Синявина стала знакома многим. А отличное знание им узбекского языка и обычаев вызывало у тысяч рабочих, бывших мардыкеров и дехкан, уважение к нему.
Говорить с трибуны Синявин не умел. Изредка выступая в кишлаках, он переходил на тон товарищеской, семейной беседы и поэтому не мог зажечь слушателей. Понимая это, он терял нить, и ему казалось, что у слушателей ослабевает внимание.
А тут, в обители, его искренние слова трогали людей, заставляли их настойчиво думать, а кое-кого не на шутку злили.
Первый камень полетел в Синявина тогда, когда он сказал, что шейх спасает не «нацию и веру», а собственную шкуру. Получив это предупреждение, он хотел было закончить свое выступление. Но неведомая сила, отвага, родившаяся в его пятидесятилетием сердце, побуждали продолжать борьбу. К тому же аплодисменты и одобрительные возгласы слушателей, которые ловили его слова, опьяняли Синявина. Он продолжал говорить, сам удивляясь, откуда берутся у него слова.
На помосте началась свалка. К Синявину подскочили сторонники обители и чуть ли не насильно стащили его с трибуны. Но тотчас между Синявиным и ишанами выросла стена из рабочих-узбеков.
— Ке-ет![65] Не трожь! — почему-то и по-русски прикрикнул на ишана один рабочий и с такой силой отшвырнул его от инженера, что тот головой достал до разукрашенного столба. Другой дехканин стремительно вытащил Синявина из толпы, передал в руки товарищам и своей широкой грудью загородил путь ишанам. Дехканин волновался, сжимал зубы, и от этого его небольшая бородка нервно подергивалась, широкие острые плечи будто скрипели от напряжения, когда он вместе с другими рабочими раздвигал толпу.
Именно в этот момент и подъехала машина Саида-Али, прорезая тревожным звуком сигнала шум толпы.
— Комиссия! Саид-Али! Саид!.. — раздались в начале отдельные голоса, а потом и вся толпа зарокотала.
Между двух стен едва успокоившихся людей открытая машина подъехала прямо к нарам. Саид стремительно выпрыгнул прямо на нары, не открывая двери автомобиля. Окинув присутствующих проницательным взглядом, он мгновенно оценил обстановку. К машине протиснулся инженер Синявин и неловко поздоровался с Софьей Преображенской.
Потом он обошел вокруг машины и взобрался на нары, где стоял Саид. Шепнул на ухо Саиду о выступлении шейха, сказал, что ходят слухи о готовящемся на него нападении.
— Настроение у некоторых здесь нехорошее, — предупредил он его напоследок.
Саид попросил толпу разойтись с площади, уступить место организованным делегациям, которые идут от заводов и кишлаков Советской степи. Делегации от воинских частей пограничников и милиции помогли Саиду восстановить порядок на площади.
Подходили первые делегации рабочих и дехкан. Хромой Лодыженко стоял на освобожденной от толпы площади, указывал делегациям их места, выстраивая их ровными рядами от площади до ворот обители.
XXII
Уже прошла обеденная пора и солнце клонилось на запад, когда первый юноша — караташский комсомолец — выбрался на шестигранный минарет Намаз-Гох и на самой его верхушке водрузил красное знамя. Пограничники тоже приехали со своими музыкантами, и на площади теперь было два оркестра. Майлисайцы и пограничники, будто соревнуясь, играли — одни на площади, другие во дворе обители. Высокие дувалы обительского сада усеяны детворой, даже взрослыми. Площадь и прилегающие к ней улицы заполнены людьми.
На площади, перед соборной мечетью, одна за другой произносились торжественные речи и приветствия представителей колхозников-дехкан, рабочие давали революционные обещания; иногда задавали вопросы обескураженные правоверные. Обительских ишанов, мулл здесь как не бывало. Их не было видно ни на площади, ни во дворе обители. Даже когда бросились отбирать ключи от всех дверей худжр и складов, нельзя было отыскать ключников-ишанов. Приходилось открывать двери в большинстве случаев при помощи слесарей кзыл-юртовского завода.
Слесаря Сатыка Догдурова Саид взял с собой, когда они пошли осматривать обитель. Надо же было осмотреть все имущество и передать его новому директору совхоза и санатория.
Директором, совсем неожиданно для Саида, избрали его любимца Каримбаева. За ним в степь послали автомобиль. Саид был рад тому, что избрали именно его. Каримбаев обладал большими хозяйственными способностями и безупречной преданностью делу — качества, которые так нужны были для управления новым предприятием.
Часть членов комиссии во главе с Лодыженко руководила проведением митинга, а вторая пошла осматривать обитель вслед за Саидом Он впервые подходил так близко к дверям с изумительной резьбой. Преувеличенная легендами, покрытая старинной плесенью, красота Дыхановой постройки теперь предстала перед ним во всей своей полноте. Вот он, высочайший купол Намаз-Гоха и арка, о которых с таким восторгом писал историк-поэт:
«Этот купол был бы единственным, если бы небо не было его повторением.
Единственной была бы и арка, если бы Млечный Путь не составил ей пару».
Сатык Догдуров открывал самые сложные, старинные запоры. Когда Саид, читая те или другие надписи на мозаичной кафельной стене, испытывал затруднения, ему на помощь приходил Юсуп-Ахмат Алиев. Он с каким-то особенным увлечением помогал членам комиссии, будто своей старательностью и услужливостью хотел загладить какой-то старый грех. Он прочитал от начала до конца родословную Дыхана до шестого колена, вырезанную на лицевой плите портала соборной мечети. Саид не сразу обратил внимание на этого знатока, словно они и не были знакомы. Все было затоптано грязью и опозорено, как казалось Саиду, дружбой этого арык-аксакала с Батулли. Саид с интересом выслушивал переводы, кивал головой вместо благодарности и шел дальше за Догдуровым, который за это время успевал открыть следующую дверь. Всюду безлюдье и пустота. Только никчемный, никому не нужный мусор валялся в худжрах медресе. Исчезли все сундуки с ценностями. Все исчезло за сутки.
Но куда?
Комиссия направилась к самому мазару Дыхана. Сатык Догдуров удивленно остановился перед дверью мазара. Эта дверь была не заперта.
В эту минуту Саида окликнул подъехавший Карим-баев. Здоровались молча. Саид стоял за дверью в темноте мазара и видел лишь единственный глаз Карим-баева, расширившийся от радостного волнения.
— «Засушу, как дыню!» — наконец промолвил Каримбаев, напомнив давнишнее обещание Саида.
Саид лишь пробормотал ему что-то в ответ, чего не услышали ни Каримбаев, ни Юсуп, стоявший рядом.
Члены комиссии, присвечивая спичками, осматривали нефритовый надгробный камень на могиле Дыхана.
Каждый раз, когда гасла спичка, становилось еще темнее. В черном, сыром, затхлом пространстве терялось всякое представление о свете и объеме. К мазару надо было пройти по извилистому коридору, в который не проникало ни капли света.
Жутко.
У надгробного камня остались четверо — Саид, Юсуп, Каримбаев и слесарь Догдуров. Большинство членов комиссии торопливо покидали это нечистое, затхлое место.
— Ну, пошли дальше, — предложил Саид своим товарищам.
Но вдруг Саид, обернувшись, почувствовал, будто кто-то дохнул ему в лицо. Сразу вспомнилось ему предупреждение Синявина о том, что во время закрытия обители ее защитники постараются пролить кровь Саида. Он отшатнулся в сторону, даже уперся в нефритовый надгробный памятник. Рядом, точно змеиный шепот, раздался приглушенный говор: