Такая шаловливая затея!
— Что же! Давай! Это совсем просто, я раньше тебя буду на рынке, — у нее даже дух захватило от волнения. Она будет идти одна, а это же такое искушение…
— А ты попробуй, — ответил Храпков, радуясь, что жена вдруг повеселела. «Почему мне это раньше не пришло в голову?..»
Солнце давно спряталось за горы, и Чадак утопал в предвечерней прохладе. У подножия горы, по тропинке, по которой теперь торопливо шла Любовь Прохоровна, возвращались с пастбищ стада. Неуклюже остриженные курдючные овцы поднимали густую пыль, а безрогие, с тонкими шеями коровы нарушали чадакскую тишину мычанием, гулко отдающимся в горах.
Любовь Прохоровна никогда не замечала в себе столь искренней симпатии к этим милым живым существам. Она обгоняла их, улыбалась.
— Му, му, коровка! Простудила голос, а еще и мать…
Не отрывая глаз от мечети, она торопилась изо всех сил. На ней были туфли на высоких каблуках, коротенькая узкая юбка. Да кого ей здесь стыдиться? Ведь она вдали от города…
XX
Несколько недель Саид-Али, точно душа, потерявшая покой, метался по межгорной долине. Он никак не мог решить, где организовать контору — в Намаджане или в Уч-Каргале. Приезжали люди, инженеры, техники, создавалось хозяйство, бухгалтерия, канцелярия. Все это нуждалось в руководителе, в заботливом хозяйском глазе.
Саид-Али, как бурный водопад, обрушивался на местные организации, и авторитет строительства в Голодной степи возрастал с каждым днем. Около сотни служащих были расположены в трех пунктах, но в Чадаке постоянно находилась проектно-техническая группа, и поэтому Саид-Али приезжал туда на более длительный срок.
Сегодня он вышел из дома задолго до наступления вечера. Какой-то местный, очень почтенный на вид аксакал во время случайной беседы в чайхане как бы невзначай сообщил ему о приезде Храпковых:
— Чадак теперь становится городом, Саид-ака, благодаря такому счастливому вашему приезду этой весной. Сюда съезжаются люди, оживляются чайханы. Даже известный намаджанский врач Храпков третью неделю отдыхает в Чадаке вместе со своей женой.
— И даже Храпков? — почти безразличным тоном переспросил Мухтаров у аксакала. Но аксакал расценил этот вопрос по-своему.
— Да, Саид-ака, и Храпков. Он немало больных излечил здесь, и каждый вечер со своей женой ходит на прогулку к водопаду…
Мухтарову показалось, что аксакал даже многозначительно улыбнулся. Но что можно было подумать об угодливой улыбке старика?.. Мухтаров не придал ей значения.
И он вышел из дому, чтобы кратчайшими тропинками попасть к водопаду.
Саид любил жену Храпкова. Сердечная рана от последней встречи в Намаджане ныла и еще больше разжигала влечение к ней.
Впереди на углу стояла старинная мечеть. Он несколько раз намеревался зайти туда, осмотреть многовековые надписи, высеченные на внутренних колоннах. Но вдруг заметил женщину, неожиданно появившуюся из-за угла.
Она тоже заметила его. Споткнулась ли она о корни карагача с широкой, густой кроной, растерялась ли от такой неожиданности, но женщина неминуемо упала бы, не поддержи ее вовремя сильная рука Саида.
— Рахмат![9] — впервые по-узбекски поблагодарила она. А глаза разглядывали лицо того, кто так ловко подскочил и вовремя поддержал ее. Деликатному движению его руки, учтивому его поклону позавидовал бы не один влюбленный.
— Не за что, пожалуйста, уважаемая Любовь Прохоровна. Вы ушибли ногу о корни? — предупредительно спросил ее Мухтаров.
— Нет-нет, благодарю вас, Саид-Али… Извините, пожалуйста. Эта встреча, правда, была неожиданной для меня, но не скрою, Саид-Али… Я ее искала. Я такая… нехорошая женщина, Саид, ты должен… вы должны забыть о том инциденте. Я, я искупила его приездом к вам, в ваш… Чадак. — Любовь Прохоровна умолкла, но не отстранилась от руки Мухтарова, почти обнимавшей ее тонкий и гибкий стан. Она понимала, что с минуты на минуту может появиться ее муж. Однако удивительная бездумность, охватывающая влюбленных в такой решающий момент, туманила ей ум.
Глядя в глаза друг другу, они молча направились к карагачу. Саид-Али чувствовал, что он и в самом деле забыл о том неприятном, даже смешном инциденте в намаджанском парке. Да и как же иначе должна была поступить молочая замужняя женщина?
Вечерело, но было еще настолько светло, что Евгений Викторович издали мог бы заметить то, чего не следовало ему видеть. Под густым, почти черным карагачем слишком сердечно прощались влюбленные.
Храпков этого не видел. Он шел не спеша, задумавшись, и только заметил, как его жена разминулась с каким-то рослым мужчиной. Вдали виднелся черный карагач и темный силуэт удалявшегося мужчины.
Разминулись…
— Женя, ты уже с рынка?
— Да, еще и на рынке у чайханы немного ждал тебя.
— Ждал? Вот спасибо… Я так устала, торопясь. Дай мне руку.
Любовь Прохоровна в самом деле дышала чаще, чем обычно, но лицо было озарено животворной теплотой и радостью.
У Евгения Викторовича отлегло от сердца. Он нашел средство, как зажечь красками молодости миловидное лицо его нежной жены. Очень приветливо поздоровался он со старым аксакалом, который шел им навстречу и улыбался добродушной старческой улыбкой. Любовь Прохоровна растерялась.
— Ты уже знаком с этим стариком?
— Нет, с какой стати, милая? Просто человек улыбается, вот я и поздоровался с ним. Ведь тебе так хорошо, Любушка…
А по улице прошел старый дехканин, который в Намаджане рассказал Любови Прохоровне о Саиде. Не по старческой прихоти улыбался Храпковым старый Исен-джан. И не это принудило его оставить Караташскую обитель, поехать в Намаджан и теперь с добродушной улыбкой на устах прогуливаться по межгорному Чадаку.
Он обернулся и долго стоял около дувала, всматриваясь в широкую спину Храпкова и его стройную жену. Они растаяли в глубине улицы, во внезапно наступившей темноте. На устах старого Исенджана постепенно таяла добродушная улыбка…
XXI
Хирург Храпков и предполагать не мог, что в Чадаке он так прекрасно сумеет совместить свой отпуск с научной работой. Чем старше он становился, тем больше укреплялась в нем уверенность, что благодаря своему образованию, работоспособности и выдающимся дарованиям в области хирургии он сумеет подняться выше своих коллег и заставит более широкие круги общества произносить его имя с уважением. И ни разу не пришло ему в голову, что в этой уверенности есть что-то от болезненного хвастовства и эгоизма.
Жена Храпкова уже привыкла к проявлениям подобного самоуважения и почему-то считала это вполне нормальным для своего мужа. А как же иначе? Она считала, что ее супруг должен быть всегда на высоте.
В Чадак она ехала, терзаемая самыми противоположными чувствами. Она хотела именно в диких горах, без цивилизованных свидетелей встретиться с мужественным приветливым узбеком. А ветхая, епархиальная мораль, привитая ей родителями, заставляла бояться этой встречи. Чем больше Люба убеждалась в том, что ничем уже не сдержать своей любви, как не удержишь бурный поток чадакского водопада, тем больше страх овладевал ее душой. Она испытывала угрызения совести и… мечтала о встрече с любимым…
Саид-Али, возвращаясь из своих поездок по трассе будущего канала и непроходимым горным ущельям, где в этом году особенно грозно бурлила Кзыл-су, каждый раз заезжал в Чадак. Там он встречался с инженером Мациевским и новоприбывшими техниками. Он интересовался их настроениями, подбадривал, однако ни с кем из них не делился своими переживаниями по поводу непонятной задержки правительственного сообщения об окончательном утверждении варианта его проекта. Только в беседах с Лодыженко он находил успокоение для своей души. Ему он мог многократно, каждый раз по-новому, рассказывать о своих намерениях, сомнениях, нерешительности. Он по-прежнему настаивал на проектировании и расчетах все тех же типовых сифонов, распределительных арыков, опорных шлюзов и мостов.