V
Каждый вечер Саид-Али Мухтаров ходил в парк на островок, надеясь встретить там снова эту странную пару — тучного, мешковатого мужчину и его стройную молодую жену… Не желая признаваться в своей заинтересованности, он убеждал себя: «Надо же развлечься хотя бы вечером! Весь день просидел в гостинице, обрабатывая материалы, добытые во время поездки по Кзыл-су. Снова обошел все учреждения и где надо было поругался в меру… Сам бог велел зайти на островок выпить бутылку холодного пива…»
Большой круг нар, разноцветные бумажные фонарики, озарявшие веселые лица, мигая, затухая и снова вспыхивая… Словно всегда, вечно длилась эта нехитрая жизнь чайханы с аппетитным кок-чаем, певцами, перепелиными боями. Но как все это было далеко от него, от тревожного и страстного волнения, так неожиданно и властно овладевшего им.
Ко всем заботам жизни, к большим стремлениям и обязанностям настойчиво и неожиданно присоединилась «Суламифь»…
Дела держали Саида-Али в Намаджане, и на ночь он теперь уже не уезжал в Чадак. Еще неясное чувство где-то глубоко-глубоко шевелилось в его сердце, но он старался к нему не прислушиваться; говорил себе, что в Чадаке его ждет группа, ожидает мать и ничто и никто его здесь не задержит ни единой минуты, как только он закончит дела…
А дела, точно нити из клубка, все разматывались ежедневно, привязывая Саида-Али к Намаджану. Ежедневно он давал себе слово: «Это последний день». Но вот секретаря горпарткома он снова не застал, председатель горисполкома откладывает разговор с ним до возвращения из областного центра заведующего коммунальным хозяйством. И Саид ходил в парк теперь даже и днем…
От Лодыженко из Чадака прибыла телеграмма. Она встревожила Саида.
«Устроились прекрасно типовые графики заканчиваем тчк Телеграмма центра предлагает создать финансовую группу спрашивают присылать людей или местными кадрами обойдемся тчк Отвечай сам тчк Когда возвращаешься Лодыженко».
— Да я, кажется, не сижу здесь без дела, — успокаивал он себя, разворачивая и складывая телеграмму. — В Чадаке нужных нам бухгалтеров не найдешь. Выписывать из Москвы? Стыдно! Вот инженеров…
Мухтаров порывисто сел к столу и написал ответ Лодыженко:
«Немедленно командируй Ташкент нанять бухгалтеров тчк Днями вернусь тчк Мухтаров».
VI
На юге Узбекистана в зеленой долине утопает Фергана. «Фархана» — красавица! Спящей красавицей называли этот город за его благодатную тишину и естественную красоту.
В этом городе прожил десятки лет еще и в царское время известный в области инженер-ирригатор Александр Данилович Синявин. Жил он, как и все жители города, руководствуясь своими идеалами, нормами жизни. У него было весьма туманное представление о новой жизни. Он думал, что люди станут равными только в результате обогащения всей страны. И борьбе за это обогащение он посвятил свою жизнь, самоотверженно работая в системе водного хозяйства Ферганской области.
Он никогда не стремился стать ученым. Еще с юношеских лет его страстью был рояль, он с увлечением играл для собственного удовольствия самые любимые музыкальные произведения, и этому учил свою единственную дочь.
Идейным авторитетом для себя Синявин избрал Аристотеля. Это было не случайно. Однажды, беседуя со старыми начитанными аксакалами, он натолкнулся на интересные притчи и мудрые житейские истины, которые почти всегда приписывались полусвятому, полупророку Шаху Искендеру, и, естественно, заинтересовался этим. Любознательность неминуемо привела его к изучению сокровищ песенного и поэтического наследства народа. Александр Данилович открыл для себя новый мир. Прекрасно овладев языком, он с увлечением прочитал поэму великого Навои «Садди Искендери». Тогда же заинтересовался он и произведениями Аристотеля, правой руки и идеолога примерного властителя, его эстетикой, воспринял некоторые ее законы и убедил себя в том, что именно по ним легче жить на свете. В течение многих лет своей жизни в Фергане, даже после Октябрьской революции, он учением Аристотеля, кстати и некстати, обосновывал свое поведение.
«О, мои друзья! В мире нет друзей!»…
Этому афоризму Аристотеля он и следовал в своей житейской практике. Нет и не может быть у него друга, которому Синявин доверил бы свои мысли. А коль так, то он и не торопился с кем-нибудь подружиться. Он считал, что лучше быть одиноким, чем делить с другом счастье, очень редко встречающееся в жизни.
Веру в дружбу он потерял еще в студенческие годы, когда обычно складывается она между молодыми людьми. Нет друзей — и не нужны они. И Синявин был доволен, что у него есть свой символ веры, свои убеждения, жизненные идеалы и идейный вдохновитель — Аристотель.
Состарившись, он посвятил всего себя дочери, запоздалой радости семейного очага. Неутомимо занимался с нею музыкой и часто, подняв палец, торжественно говорил ей:
— У тебя впереди большая жизнь!..
Тихая Фергана с ее девственно прекрасной природой стала спасительным пристанищем для человека с такими взглядами на жизнь. Синявин совершенствовал знание узбекского языка, заботливо ремонтировал ирригационные сооружения, без волнений строил новые арыки, пил кок-чай и ожидал обогащения страны, которое должно совершиться невесть каким путем. Его знали и уважали мирабы, арык-аксакалы, но никто не называл инженера Синявина своим другом.
Наступила весна. Думы о воде, необходимой для первого предпосевного орошения земли, только начали беспокоить работников водного хозяйства. Инженер-ирригатор разработал планы очистки арыков, использования заброшенных зауров. Авторитет Синявина, приобретенный долголетней честной работой, оставался незыблемым. И в годы гражданской войны, и в погоду, и непогоду инженер заботился о водной системе Ферганской долины, и никто его не беспокоил. А с победой советской власти имя инженера, преданного своему делу, стало известным и далеко за пределами области.
Однажды вечером Александр Данилович возвратился с работы в таком прекрасном настроении, что даже удивил жену. Едва успев пообедать, он сел с дочерью за рояль проигрывать шубертовскую фантазию. Ноты по настойчивой просьбе инженера привез ему товарищ по службе из Ташкента.
То ли в доме не слыхали звонка, то ли посетитель не счел нужным беспокоить хозяев, раз дверь оказалась незапертой, но в минуту полного увлечения музыкой, не так ученицы, как учителя, — в комнату вошел незнакомец и выжидающе остановился у порога.
Вошедшего заметила дочь, вскрикнула и, опомнившись, закрыла рот руками, точно обожгла свои пальцы о клавиши инструмента. Оглянулся и Синявин. Ему мило улыбался «жгучий шатен», точнее говоря, рыжий веснушчатый человек в поношенном пиджаке, перешитом из староармейского френча.
Здороваясь, он неразборчиво назвал свою фамилию и вежливо попросил извинения за неожиданное посещение — неотложные дела принудили его к этому.
Синявин был сдержан с этим незнакомым человеком. Пришел тот без приглашения, по какому-то «неотложному» делу, — пускай и говорит, излагает его.
— Я вас слушаю, садитесь, как там вас…
— Преображенский, Виталий Нестерович, — подчеркнуто четко повторил гость свое имя. — Прошу извинить, вы, кажется, инженер Синявин, я не ошибся?
— Нет, нет, не ошиблись. Но я вас не знаю.
А тем временем думал: «Преображенский, Воздвиженский… литературно выдержанное произношение… Не иначе — поп без прихода, или…»
— Я безработный инженер-строитель, — торопился гость доложить о себе, как будто читая мысли хозяина.
Синявин смущенно развел руками.
— У меня нет работы. Я — инженер-ирригатор водного хозяйства. Штаты заполнены и… не мне поручены дела биржи труда.
— Об этом я знаю, — еще вежливее, с той же милой улыбкой промолвил инженер.