— Он передал мне, что политические желали бы видеть в числе провожающих и вас.
Иван Петрович ждал от этих проводов беды для меня. Однако, проводы состоялись мирно, и я отметил их в маленьком очерке, вошедшем в собрание моих рассказов («Семидесятые годы») под тем же названием. Было это трогательное зрелище. Как на картине Ярошенко, арестанты смотрели сквозь решетчатые окна на платформу[449], а молодые люди, как голуби, стояли группами на платформе, и солнце освещало всё и всех — и революционеров, и жандармов, и генерала Новицкого, вышедшего из первого класса, где он завтракал.
Он скосил глаза в мою сторону и что-то приказал своему адъютанту.
Тот через некоторое время любезно приблизился ко мне с рукой под козырьком.
— Вас мы просили бы не произносить никаких напутственных речей отъезжающим и затем, простите, пожалуйста, за нескромность, не можете ли вы осведомить нас, когда вы сами намерены уехать из Киева?
— Что вас так интересует мой отъезд? — спросил я.
— Мы не хотели бы замарать штемпелем ваш паспорт и огорчить вас.
Тем временем пробил второй звонок. У вагонов сгрудилась публика. Водворилось глубокое молчание. Вдруг поспешно и необычно громко забил третий звонок, и поезд двинулся. Вслед за ним по платформе двинулась молодежь, потрясая шапками, колыхались многоцветные зонтики, воздух прорезался женским плачем. Это рыдала Ольга Михайловна.
Глава сорок восьмая
1887
Ликвидация киевской жизни.
— Когда же вы уедете? — неоднократно спрашивала меня Мария Николаевна.
А я в самом деле собирался, Я только колебался между имением Василия Петровича Горленко, Ярошенко и Одессой, то-есть лиманом, куда меня тянуло не потому, что Мария Николаевна советовала лиман, а потому, что она там только-что была, и мне хотелось взглянуть, хотя бы издали, на Алексея Ивановича, который, по ее словам, там проживает по каким-то торговым делам своим, а пожалуй, может-быть, и поговорить с ним и поссориться.
Ничего не скрываю. Было и это. Легко писать романисту о себе в третьем лице. Но когда книга воспоминаний является вместе с тем и романом жизни их автора, то, правду сказать, писать трудно. То и дело спрашиваешь себя: а что если это исключить, потому что это ужасно личное? Но тогда, если исключить, нет исповеди, а есть какое-то лицемерное умолчание…
Я взял билет до Одессы, и последний вечер провел со своими крошечными сыновьями.
Заходило солнце, кидало, на паркет оранжевые пятна золотого света, а детишки кувыркались по ковру и щебетали, подражая птичкам, бросились ко мне, хотели стащить меня с дивана, и в особенности забавен был еще не твердо державшийся на ножках Яша.
Внезапно вошла Мария Николаевна, забрала детей, — им надо было уже спать — и в дверях напомнила мне, что вещи мои еще не уложены, и что мне поможет Матильда, которая ожидает приказаний.
— Вещи я сам уложу, — сказал я и пошел к Ивану Петровичу.
— А ты знаешь, — сказал он мне, — я-таки был тогда на вокзале и видел, как ты хотел говорить, да тебя остановил жандарм. Я, разумеется, сейчас же удрал, но пари держу, что Новицкий меня тоже заметил и на ус меня намотал. Как ты полагаешь, уместно ли мне, судебному следователю, с тобой теперь в публичном месте показаться?
— Я и не собирался с тобой идти на «Минеральные Воды».
— Впрочем, ничего, — сообразил Иван Петрович со смехом. — Есть тут другой садишка, мы туда двинем. Там водка хорошая, и какая там, брат, девочка служит, как поет, если в отдельном кабинете!
Вяло прошел час с Иваном Петровичем. Выпил он при мне графинчик водки, признался у меня «а груди, что он пропил свой талант — сколько таких признаний: пришлось мне уже слышать в литературном мире! — и что он по «уши врезался» в новое божество, в эту очаровательную прислужницу, которая, однако, всем улыбается, «о недоступна, и до нее как «до звезды небесной далеко»[450].
Я потому упомянул, между прочим, об этой девушке, тогда совсем молоденькой, что она впоследствии в Петербурге прославилась как певица под именем Вяльцевой[451].
Рано утром я уехал в Одессу.
Ольга Михайловна дала мне письмо к своим родным, которые указали мне на Большой Фонтан, где стоит монастырь, а при монастыре есть гостиница с дешевыми номерами и со столом.
Тянуло на лиман, но когда явилась полная возможность побывать и, может-быть, встретить Алексея Ивановича, неведомого, таинственного и что если несуществующего или, пожалуй, сочиненного, я почувствовал отвращение к разведке, устыдился самого себя и весь отдался тоске одиночества и несказанным чарам Черного моря.
449
Николай Александрович Ярошенко (1846–1898) — русский живописец, художник-передвижник, один из руководителей Товарищества передвижных художественных выставок. Имеется в виду картина «Всюду жизнь», написанная в 1888 г. (находится в Государственной Третьяковской галерее в Москве).
450
Строчки из стихотворения И. В. Гете «Утешение в слезах» («Trost in Tranen», 1803) в переводе В. А. Жуковского (1817):
Увы! напрасные слова!
Найдешь — сказать легко;
Мне до него, как до звезды
Небесной, далеко.
(Гете И. В. Собр. соч.: В 10 т. М., 1975. Т. 1. С. 261).
451
Анастасия Дмитриевна Вяльцева (по мужу Бискупская, 1871–1913) — эстрадная певица (меццо-сопрано), исполнительница цыганских романсов, артистка оперетты. Сценическую деятельность начала в Киеве, в качестве статистки в балетной труппе С. С. Ленчевского (1887).