— От такэчки вас, битовых ляхов! Долой Польшу! От такэчки!
От этой неожиданной и отвратительной встряски я заболел на целую неделю. Когда же выздоровел, я не мог освободиться от неприязни и отвращения к таким товарищам, как Гулак-Артемовский, всячески избегал их и ушел в классные занятия.
Не могу сказать, чтобы гимназия мне что-нибудь дала за это время. Учитель русского языка Боготинов был в восторге от моего переложения маленькой поэмы со стихотворной ее формы на прозаическую, что было задано, как классное упражнение. Я сделал работу в несколько минут, без помарки, и тут же подал ему. В поэме описывался узник, к которому по утрам прилетает орел и у тюремной решетки разговаривает с ним. Критик проснулся во мне, однако, и я отметил неестественность темы, так как даже и неразговаривающий орел вряд ли стал бы прилетать ни с того, ни с сего к тюремной решетке узника. Боготинов, ставя меня в пример классу, все-таки меня пожурил за то, что я сомневаюсь в том, в чем не сомневается поэт. Ушел он из класса довольный и кивнул мне головой.
На переменке ко мне подошли трое, — худощавый долгоносый мальчик Соколовский, объявивший мне с гордостью, что он сам поэт и уже написал поэму под названием «Кавказский пленник».
Я хотел возразить, что уже читал «Кавказского пленника», но он предугадал мое возражение.
— Да, но мой «Кавказский пленник» в другом роде, и у меня действует Шамиль.
Другой гимназист был черноволосый пузатенький мальчик, с наивными веселыми глазами — Волкенштейн, сын генерала[62]. Он просто сказал: «Будем знакомы». (Впоследствии он был народовольцем.) А третий был пансионер Опранович, тоненький, как тросточка, высокий, с почти белыми глазами и в веснушках. От него пахло фосфором. Он увлек меня в коридор, потом в гимназический сад и сказал:
— Я тебя разовью. Тобой стоит заняться. Хочешь пососать?
Он протянул мне спичку с серною головкой.
— А зачем?
— Чтоб быть умнее. Без фосфора нет разума. Ты знаешь, что бога нет?
По временам я знал, что бога нет, а по временам сомневался и допускал его бытие. «Бог его знает», может быть, он и есть. Я молчал.
— Видишь ли, — продолжал Огранович, — его нет, это доказано учеными. Мир произошел от тяготения друг к другу химических элементов. И на первый раз я тебе мог бы дать прочесть «Крафт унд штоф» некоего Бюхнера, если, ты знаешь по-немецки.
Передо мною, одним словом, был Базаров, каким я сам был недавно в Моровске и Остре. Я признался ему, что уже видел книгу Бюхнера на русском языке в рукописном переводе, и что не прочь был бы еще раз прочитать ее, но в немецком языке слаб.
— Мы, будущие ученые, — важно сказал он, — шагу не можем сделать без этого языка. Приналяг. А во всяком случае, ты мне нравишься. Я готов с тобой дружить.
Однажды я шел по Университетской площади в холодную осеннюю погоду. Дул пронзительный ветер, рвал в клочки сумеречное небо, гнал меня и опрокидывал. Вернувшись к себе за ширмы и не дотронувшись до «клецок», которые показались мне горькими, я лег и вдруг увидел, что с потолка падает снег на постель, на стол, освещаемый керосиновой лампочкой; ширма становится лесом; на снежной равнине лежит шведский герой Стен Струве и умирает от ран. Началась горячка с бредом, с мучительной болью в костях и продолжалась полтора месяца. Появился краснощекий ласковый доктор, кормил меня крошечными пилюлями — гомеопат, и я точно так же скоро почувствовал облегчение, как и заболел. Случилось это ночью. Просыпаюсь и слышу, как за ширмою Туцевич говорит своей почтенной супруге по-польски:
62
Александр Александрович Волкенштейн (1852–после 1902) — участник освободительного движения. Будучи студентом Киевского ун-та в 1874 г. участвовал в киевском кружке, известном под названием «киевская коммуна». Был арестован и содержался в Киевской тюрьме. Окончив университет в 1876 г. со званием лекаря, служил земским врачом в Полтавской губернии. Предан 5 мая 1877 г. суду Особого присутствия правительствующего Сената по обвинению в участии в противозаконном сообществе («Процесс 193-х»), Приговором 23 января 1878 г. признан невиновным. Вторично привлекался к дознанию, возникшему в октябре 1877 г. в Полтавской губернии, по обвинению в принадлежности к революционному кружку и в распространении запрещенной литературы. По высочайшему повелению 6 апреля 1878 г. дело о нем прекращено за недостатком улик. В качестве врача принимал участие в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. По возвращении в Россию служил земским врачом в Черниговской губернии, находился под негласным надзором.