Выбрать главу

Незаметно среди напряженного внимания слушателей иногда лишь то Русанов[217], то Глеб Успенский, тоже усевшийся с «музами» на ступеньках эстрады, прерывали Тургенева короткими восклицаниями. — Пролетел час, лакеи стали разносить чай, Тургенев встал и начал прощаться. Я сидел против эстрады, и так случилось, что он первому подал мне руку.

Была у него большая, мощная, жилистая рука, на которую до половины съезжала белоснежная манжетка. Серебряная знаменитая прядка волос падала на его лоб. Резкие, крупные черты лица носили характер скорее крестьянский, простодушно-мужицкий. У иных старых крестьян, еще в семьдесят лет продолжающих заниматься извозом, у хозяйственных большаков, бывают такие бесхитростные и вместе мудрые лица.

Он обошел всех, никого не пропустил, хозяева проводили его, а потом встали по обеим сторонам дверей, в знак того, что вечер кончился. У подъезда на улице, у экипажа, ожидала небольшая толпа любопытных, и, когда Тургенев вышел, окруженный нами и курсистками, ему устроили овацию.

С Гончаровым я познакомился уже позднее, в 1882 году. Он прочитал в «Отечественных Записках» мою повесть «Всходы» и сказал Евгению Утину, у которого иногда бывал, как у сотрудника и «родственника» «Вестника Европы» (издатель «Вестника Европы» Стасюлевич был женат на его сестре), что желал бы повидаться со мною. Утин приехал за мною и повез меня на Моховую[218], где в одном из домов, во дворе, уже много лет кряду прожинал знаменитый писатель.

Это было весною. Я был болен, собирался на юг, картины и мебель сбыл за бесценок, вещи были упакованы, я уже простился с друзьями и с удовольствием поехал в погожий ясный день к Гончарову.

Горничная отворила дверь, впустила в невзрачную переднюю и пошла доложить обо мне и Утине.

Быстро вышел к нам нехуденький, невысокий, лет семидесяти, не очень седой человек в серой паре и приветливо протянул руки.

— Пожалуйте, пожалуйте, сюда в кабинет!

В кабинете он занял кресло за письменным столом, поджав под себя ногу. Мы сели по другую сторону стола. Глаз мой охватил как-то сразу все подробности обстановки Гончарова. В ней было много несомненно обломовского: тот же диван стоял у стены, уже изрядно усиженный, картина косовато висела над ним. Положительно, те же туфли-шлепанцы высовывались из-под дивана. На стене, за Гончаровым, блестели под стеклами литографии с изображениями героинь его романов. Поодаль на старинном ломберном столе красного дерева стояли в золоченых бронзовых рамках портреты августейших особ. Там же красовались столовые часы, поднесенные «Вестником Европы» Гончарову в день его сорокалетнего литературного юбилея[219].

Проследив за моим взглядом, Гончаров сказал:

— Портреты эти с личными надписями: «Дорогому Ивану-Александровичу» и т. д. Они народ любезный и вежливый, и я берегу. А это портрет моей любимой собачки, ныне — увы — уже скончавшейся, писанный Николаем Ивановичем Крамским[220]. А это — довольно-таки неудачные литографии. Я должен вам сказать, впрочем, что писателя не может удовлетворить ни одна иллюстрация к его произведениям, в особенности, если художник тоже натуралист. Я не узнаю ни Марфиньку, ни Веру[221]. Каждый художник по своему понимает и представляет, другим художником созданные, образы. Так вот, значит, молодое поколение появилось, наконец, нам на смену, — перешел он на меня, вызвав мое смущение, сказал: — Я давно не читал ничего такого яркого, и прямо скажу…

Я оборву тут на секунду рассказ, не стану повторять того, что похвального сказал по моему адресу Гончаров. К тому же, мнение его обо мне было высказано им письменно в обращении к одной даме, напечатанном в «Ежемесячных Сочинениях»[222]. Я тогда принял его слова за комплимент. Начинающие беллетристы в то время были скромного мнения о себе; по крайней мере, я не придавал большого значения своим опытам. Гончаров, однако, в письме, вскоре ставшем известном мне, утвердил меня в некоторой вере в свои силы.

— А недавно; — я слыхал — молодежь какой-то адрес собиралась послать Тургеневу. По какому поводу? Болен он, что ли? — вдруг спросил Гончаров.

— Нет, адреса никакого не собираются посылать Тургеневу, сколько мне известно, — отвечал Утин. — Не правда ли? — обратился он ко мне. — А что Тургенев болен, так это факт и печальный.

— Печальный, согласен… Но он такой мнительный, чуть что, бывало, он сейчас за докторами. А на самом деле, сколочен на диво — топором. Не то, что я. Одно время, надо заметить, мы были друзьями. Я его высоко ценил, он ведь европейски образованный человек. Таким образом, я прочитал ему, как критику и знатоку искусства, главу из «Обрыва». Я ведь медленно пишу, десятками лет. Прочитал — глядь, уж у него напечатаны «Накануне», и «Дворянское гнездо», и «Рудин», и целиком взяты женские типы у меня. Тогда я порвал с Тургеневым. Он прыткий, за ним не угонишься… Нет, молодой человек, — сказал мне Гончаров, — никогда не делитесь образами, идеями, замыслами даже с лучшими вашими друзьями, если они писатели, не читайте им готовых, но еще не напечатанных книг — оберут, как липку! Всем делитесь, чем хотите, но не духовными сокровищами, пока не доставайте из-под спуда, не хвастайте ими с глазу на глаз, берегите для всех!.

вернуться

217

Николай Сергеевич Русанов (1859–1939) — публицист, критик, мемуарист.

вернуться

218

И. А. Гончаров с 1857 г. до дня своей смерти жил в доме М. М. Устинова на Моховой ул., № 3 (в первом этаже, окнами во двор).

вернуться

219

Ошибка мемуариста: не сорокалетнего, а пятидесятилетнего литературного юбилея, который отмечался 31 декабря 1882 г.

вернуться

220

Ошибка мемуариста: имя художника Крамского Иван Николаевич. Карандашный рисунок собаки Гончарова Мимишки был сделан И. Н. Крамским в 1873 г., во время работы над портретом Гончарова, и был подарен ее хозяину. Находится в Литературномемориальном музее И. А. Гончарова в Ульяновске.

вернуться

221

В кабинете И. А. Гончарова висели оригинальные рисунки К. А. Трутовского «Марфинька, кормящая домашних птиц» и «Марк Волохов, несущий Веру к беседке» (1869). Под последним рисунком художником сделана дарственная надпись: «Ивану Александровичу Гончарову слабое выражение высокого наслаждения, испытанного мною при чтении «Обрыва». К. Трутовский. 1870 год». Гончаров высоко ценил эти работы и завещал их А. Ф. Кони.

вернуться

222

В 1901 г. в «Ежемесячных сочинениях» был опубликован отзыв И. А. Гончарова о рассказе начинающей писательницы, по-видимому Э. А. Центконской, датированный 11 апреля 1882 г., в котором Гончаров одобрительно отозвался о повести Максима Белинского (Иер. Ясинского) «Всходы: Картины провинциальной жизни», опубликованной в № 3 «Отечественных записок» за 1882 г. «Из молодых начинающих писателей, — писал Гончаров, — можно, впрочем, указать на одного с явными признаками недюжинного таланта и значительного уменья писать, — это на [М. Белинского] и на его повесть, напечатанную в мартовской книжке «Отечественных записок»» (Ежемесячные сочинения. 1901. № 11. С. 187).