В Киеве меня восторженно встретил Бибиков и прочитал мне свое первое произведение. Он писал сносно, слог был правильный, фраза не без блеска; но все это представляло из себя мозаику, надерганную откуда попало — из Тургенева, из Гаршина. Я продолжал работать в «Заре», беллетристика обеспечивала мне безбедную жизнь. Мария Николаевна была молода и прекрасна. Хозяйка была неважная, но все же, благодаря обилию средств, дом наш был, что называется, полная чаша. Снова появилась старинная мебель, и стены были заняты порядочными картинами. Возобновились вечера, приемы.
Весной в Петербурге я написал несколько рассказов для «Вестника Европы» и одну небольшую повесть продал «Всемирной Иллюстрации». Меня гостеприимно приютили у себя поэт Минский и жена его Юлия Безродная. У них я познакомился с доктором философии Евреиновой[285], пожилой и поверхностно образованной дамой, задумавшей издавать журнал «Северный Вестник». Редактором она пригласила Плещеева, и сотрудничество пообещал ей Михайловский. Я тоже попал в число сотрудников нового журнала.
Чтобы не стеснять хозяев, да и самому быть свободнее, я переехал в меблированные комнаты на углу Николаевской и Невского, которые содержала госпожа Арчикова. Я потому называю ее, что эти комнаты в течение следующих трех лет приобрели некоторую популярность среди тогдашнего литературного мира.
Виктор Бибиков уже успел основаться в Петербурге. Я разыскал его ночью где-то в Семеновском полку. Он жил на хлебах у престарелой мещанки, собственницы крошечного домика, уже назначенного к сломке. Я точно попал в отдаленное киевское захолустье. Бибиков был наверху своей грядущей славы.
От времени до времени, пока я доканчивал начатые литературные работы, многие собирались у меня по вечерам.
Бибиков быстро перезнакомился чуть не со всеми петербургскими знаменитостями, как с теми, которые посещали меня, так и с недосягаемыми. Он стал своим человеком у Аполлона Майкова, у Полонского, заглядывал к Гончарову, к Шеллеру-Михайлову, к Лескову, сошелся также с Лейкиным и со множеством других писателей и газетчиков. Конечно, и с Гаршиным. Он привел ко мне И. Е. Репина, драматурга Тихонова. Стали появляться какие-то «стрекозисты»[286]. Бибиков приглашал ко мне всех, как в свой дом. «Сегодня к Иерониму», кричал он.
На фоне всего этого милого литературного калейдоскопа особо выделялся поэт Фофанов[287].
Еще в восемьдесят первом году, зайдя как-то в редакцию быстро скончавшихся «Устоев», к Венгерову, я увидел, беседуя с редактором, как в комнату вошел призракоподобный, худой юноша на тонких, как соломинка, ногах и в огромных волосах, прямых, густых и светлых, похожих на побелевшую соломенную крышу. Лицо у него было удлиненное, бледное и резкий сумасшедший голос.
— Поэт! — отрекомендовался он. — Стихи!
— Позвольте взглянуть, — вежливо и вместе нехотя сказал Венгеров.
Одно стихотворение было: «В публичном доме», другое — «Рабыня». Венгеров не взял их.
— Оба не подходят.
— Вы даже не прочитали; но стихотворения не нюхают, а читают! — обиделся юноша.
— Взгляните вы и скажите ваше мнение, — с улыбкой предложил мне Венгеров.
Я пробежал стихи и сказал:
— «Рабыню», положительно, можно напечатать; хорошее стихотворение.
Венгеров проверил меня и отложил «Рабыню» в сторону.
— Значит, принято?
— По-видимому. А как ваша фамилия?
— Подписано: Константин Фофанов.
— Но зачем вы взяли такой… псевдоним? — спросил Венгеров.
— Моя фамилия — Фофанов, будет звучать, как Пушкин!
Поэт повернулся и величественно, шагом цапли, удалился.
Теперь, через четыре года, у него уже имелась целая тетрадь стихов; но он еще не печатался.
Бибиков в Петербурге, когда я приехал зимой, встретил меня известием:
285
Анна Михайловна Евреинова (1844–1919) — юрист (первая из русских женщин, получившая степень доктора права), публицист, издательница. В 1885–1889 гг. издавала журнал «Северный вестник».
286
Сотрудники еженедельного художественно юмористического журнала с карикатурами «Стрекоза», издававшегося в Петербурге с 1875 г.
287
Константин Михайлович Фофанов (1862–1911) — один из наиболее крупных и значительных поэтов-лириков 1880-х гг.