— Дворником можно, — подсказал Галыш.
— Можно дворником, — согласился я. — Двадцать лет пожары тушил, в таком дерьме побывал — не во всяком сне приснится…
В душе начала зарождаться обида — колючая, капризная. Я хотел отмахнуться от неё, но усиленная водкой, она заклокотала кипятком и через горло полезла наружу. Я придвинулся к Галышу вплотную и зашипел:
— Ты вообще знаешь, сколько мы народу вытащили? А сколько раз сами горели? А сколько раз чудом живыми выбирались? Чудом, понимаешь? И после этого дворником?!
Галыш испугано выдохнул, а Лёха обнял меня за плечи и потянул к себе.
— Ладно, Ром. Чё завёлся? Сидим нормально, пьём, разговариваем. Думаешь, у нас в жизни дерьма не было? Было. И ещё будет. Плюнь.
Да уж, чего-чего, а этого добра нам и без спросу наваляют. Мы выпили за то, чтобы всё было хорошо. Люська выставила на стол тушёную курицу с картошкой, поставила рядом малосольные огурцы и салатик из свежей капустки. Я подцепил немного вилкой, отправил в рот — хрустит. Захотелось поделиться чем-нибудь душевным.
— Я девушку встретил…
— Я встретил девушку, — тут же запел Галыш, — полумесяцем бровь…
— Да погоди ты, — отмахнулся от него Лёха. — И что за девка? Красивая? Как зовут?
— В том и проблема. Ни как зовут, ни… ничего не спросил.
— Понравилась, да? Какая хоть из себя?
— Какая… Высокая, стройная, волосы тёмные, глаза, губы… — я вздохнул мечтательно. — В библиотеке познакомились. Там литературный вечер был, и она пришла. Волосы на затылке в пучок собраны, а в глазах такая, знаешь, хитринка. Прям таки колдовская. С ней, правда, тип мрачный ходит, Илюша Герасимов…
— Я знаю кто это, — ухмыльнулся Галыш. — Если из библиотеки и с Илюшкой, значит, Анька Арбатова. Не связывайся с ней. У меня младший брат с ней в одном классе учился.
— Какая Арбатова? — спросил Лёха. — Петровича дочка?
— Не, какая Петровича? Ты чё? У Петровича сын. А это Анька, этого, как его… директора… м-м-м-м… редактора. Редактора газеты! Ну, того самого, как его… Имя вылетело.
— А, вон какие Арбатовы. Ну всё, понял. Серёня, спишь что ли? Давай ещё по соточке.
Я хмыкнул. Значит, её Аня зовут и она Геннадия Григорьевича дочь. Однако. Теперь понятно, какие знаки она имела ввиду. А этот Илюша тот ещё пройдоха. Ухватился за юбку редакторской дочки! Молодец. Иначе не видать ему публикаций в газете…
Зазвенел телефон, я посмотрел — смайлик — впервые, наверное, не захотелось отвечать. То ли настроение такое равнодушное, то ли просто перегорел, но всё же ответил:
— Да, Солнце.
— Я же просила!..
— Просила, просила. Отвыкну, обещаю. Чего хотела?
— Ты занят там чем-то? Пьёшь что ли опять?
Ничего от неё не скроешь, словно чувствует, ну да теперь других пускай воспитывает.
— Слушай, говори, чего хотела или я телефон выключу.
По ту сторону связи возникла тишина, та самая, которая взрывается. Я приготовился к гневному всплеску, даже губы сжал, чтоб ненароком не взорваться в ответ, и очень удивился, услышав осторожное:
— У тебя всё в порядке?
— Да. Говори, давай.
Она ещё помолчала, я услышал звуки, похожие на всхлипывание. Но она никогда не плакала; злилась — да, но не плакала.
— Вадим хочет к тебе приехать, — голос спокойный, уверенный и немного недовольный, но это не удивительно: Вадим всегда был маменькиным сыночком, а тут, можно сказать, проявление характера, поэтому понятно, почему недовольный. — Не знаю, откуда на него такая блажь нашла, но я не против.
— Я тем более не против, пусть приезжает.
— Хорошо, я передам ему. Пока.
— Пока.
Я задумался: ко мне хочет приехать сын. Странно. За десять последних лет мы виделись с ним раз пять, может шесть. Ещё звонил ему на дни рожденья, поздравлял — и вдруг хочет приехать. Странно. Даже как-то… даже как-то боязно. Что я скажу ему при встрече?
— Что случалось? — спросил Лёха.
— Да ничего… так, сын приезжает.
— Сын? Большой?
— Двадцать два года.
— Большой. Женат?
— Какое, даже в армии не был.
— Не был? — хмыкнул Галыш. — Армия нужна, без неё мужик никак, тем более нынче всего год служить. Это мы по два года отхватили — это да. А год, так, бахвальство. Батя мой вообще трёшку служил в пехоте. А на море и того больше.
— Не в годах дело, — махнул рукой Лёха. — Какая разница сколько. Главное, был. Понюхал, попробовал, мужиком стал. Мой, вон, охлёсток, не хочет идти. Ему рано ещё, конечно, но тоже вот скоро. Но я с ним ещё поговорю, объясню как полагается!
— Тоже мне объясняльщик, — улыбнулась Люська.