Ах да, конечно, мы же в деревне, а в деревне всё как в сказке: напоить, накормить, в баньке попарить, спать уложить и лишь потом всё остальное.
Внутри изба оказалась чистой, ухоженной и старомодной. По стенам висели самодельные полки, выкрашенные в ужасный синий цвет; стол застелен клеёнчатой скатертью, по краям ободранной; такие же ужасные и старые табуретки; половички, печка… Чайник. Чайник был электрический, новый и я усмехнулся: ну хоть что-то из реальной жизни.
— Садись, Аркадий, и ты, сынок, не ведаю, как звать, уж прости, тоже садись.
— Я ж говорил, баб Кать, Романом его зовут.
— Да по мне хоть Иваном, — отмахнулась бабка, подвигая к нам сахарницу с кусковым сахаром. — Вот чаю пейте, поди в горле усохло всё.
— Да что ты, баб Кать, мы ж на автобусе, — наливая в чашку кипятку, сказал Аркашка. — Коли тут усохнет?
— Ну, вам виднее.
Я присмотрелся к сахару: плотные крепкие кубики, зубами не раскусить. Как такой в чашку накладывать? И даже не поймёшь сразу сколько надо. Может вприглядку, как в старых книжках? Или вприкуску? Аркашка просто обмакивал его в кипяток и обсасывал, изредка прикладываясь к чашке. Я тоже так попробовал, но результат оказался плачевным — я обжог губы и дёсны, а удовольствия не получил.
Видя мою неспособность к деревенскому чаепитию, бабка подала мне некое подобие кусачек.
— Ты щипчиками его, сынок. На кусочки его поколи, так сподручней будет.
Я отказался. Хватит, напился я вашего чаю.
Закончив с формальностями, мы вышли на улицу. Бабка показала фронт работы. В общем-то, задача оказалась не сложная — поправить рухнувший забор. Дел часа на три одному, Аркашка и без меня бы справился, но, поди ж ты, позвал. Ладно, начнём. Мы выкопали ямы под новые столбы, после чего я принялся разбирать старый забор, а Аркашка растопил в ведре несколько кусков гудрона и аккуратно промазал нижние части столбов, чтоб не гнили на выходе из земли.
Солнце сегодня пекло по-особенному сильно; я снял футболку и накинул её на голову. Плечи обгорят — не страшно, а вот голову напечёт — ничего хорошего не получится. Аркашка, несмотря на жару, работал в пиджаке и в кепке. Такие раньше носили таксисты, огромная как аэропорт. Не знаю, спасала она от жары или нет, но от солнечного света закрывала точно.
— Перекурим, — сказал Аркашка.
Он достал из кармана пиджака пачку «Беломорканала» — я уж и забыл, что такой существует — прикурил от спички и присел на корточки, вытянув перед собой руки. Мимо по дороге прошелестела босыми пятками стайка ребятишек загорелых до черноты, наверное, шли купаться.
— Мы тоже вот так ходили, — кивнул на них Аркашка.
Я промолчал. И мы так ходили, но вспоминать об этом не хотелось, вообще думать ни о чём не хотелось. Я присел на траву, закрыл глаза. Тёплый ветерок шевельнул волосы, потрогал щёки, обнял за плечи. Его прикосновения были приятными и ласковыми словно мамины руки… Надо же какая патетика, даже сердце ёкнуло. Вроде бы никогда за мной такого не замечалось, осталось расплакаться, уронить скупую мужскую слезу — и совсем тогда… совсем…
— …с разбегу. Водичка тёплая. Ляжешь на отмели, волны перетекают через тебя, щекотют.
Аркашка что-то говорил, кажется, рассказывал о детстве. Я прислушался.
— Мы тогда на мостки ходили. Взрослые мальчишки поймают, схватют за руки, за ноги, раскачают и в воду. Вроде обидно, но почему-то весело. А когда сами подросли, так же делать принялись.
Я отметил, что лицо Аркашки стало грустным. Оно и раньше не светилось счастьем, но сейчас Аркашка как будто поник. Понятно, что воспоминания о прошлом иногда наводят тоску, да что там иногда — часто, особенно при достижении определённого возраста.
— А ты? — спросил Аркашка.
— Что я?
— Ты в детстве как? Ты ведь, наверное, приезжал к тётке Наталье летом?
— Приезжал несколько раз. Ненадолго.
С отцом. Помню такие же мостки, утки под берегом, надтреснутый голос. Двое жилистых недорослей раскачивают третьего и кидают в воду. Прыгают следом. Шум, смех, брызги, старик с удочкой на том берегу. Вечером костёр, печёная картошка, девчонка в синем платьице. На скамейке магнитофон «Романтик», комары звенят и голос из темноты: «Рома, поздно уже!». А потом отец встретил другую женщину, и я перестал приезжать.
Наверное, это глупо. Мама плакала у зеркала, а я смотрел на неё из-за двери и кусал губы. Я клялся, что обязательно вырасту и отомщу отцу. Подкараулю его ночью возле дома и что есть силы пну. И к тётке больше не поеду!.. И вот я вырос, отца не стало четыре года назад, прошлой осенью умерла тётка, а я даже на похороны ни к кому из них не пришёл. Глупо.