Очень показателен для судеб жанра «обрамленной повести» следующий роман, в центре которого — сын Кассидора Элькан. Что касается назидательных историй, то их здесь, по сути дела, совсем нет. Правда, истории персонажами рассказываются, но носят они сугубо подчиненный характер — это либо рассказ о прошлом, объясняющий ситуацию, в которой оказывался герой, либо заведомо ложный рассказ — опять-таки о якобы прошлых событиях, — который должен вынудить героя совершить какой-нибудь поступок. Еще важнее, что основное содержание книги сосредоточено в обрамлении. Здесь герои путешествуют по Западной Европе (по Испании, Провансу, Германии), ввязываются в междоусобные распри, помогают попавшим в беду знатным дамам и т. д. Повествование начинает строиться по структурным принципам прозаического романа на артуровские темы, используя и его стилистические приемы, и композиционные ходы, да и способы раскрытия характеров героев. Тем самым от жанра «обрамленной повести» в этом произведении не остается ничего.
«История семи мудрецов» была не единственным сюжетом, обрабатывавшимся в средневековой Европе в жанре «обрамленной повести». Такова же была и книга крещеного еврея Петра Альфонси «Наставление клирику»; она была написана в первой половине XII в. на латыни и вскоре стала переводиться на другие языки, оказав известное влияние на эволюцию жанра на европейской почве. У Петра Альфонси и его многочисленных последователей (вплоть до замечательного испанского писателя XIV в. Хуана Мануэля, автора «Графа Луканора») на первом плане была назидательность, учительность. Рассказываемая история воспринималась в качестве частного примера, иллюстрирующего общую закономерность. Но и здесь, как и в классической «обрамленной повести», дидактизм вставных новелл вряд ли следует преувеличивать. По справедливому мнению П. А. Гринцера, «это как бы яркие картины, произвольно выхваченные из действительности, определенные нравами окружающего общества и намерениями сменяющих друг друга рассказчиков... Не чуждо им также желание преподать урок жизненного опыта, но последняя черта очень редко приводит к навязчивому морализированию»[51]. При столь возросшем внимании к рассказываемым историям обрамление теряло свою изначальную самостоятельность, становилось вспомогательным литературным приемом. Это было тонко подмечено П. А. Гринцером; «внимание в „обрамленной повести“, — писал исследователь, — сосредоточено не на главном действии, а на вставных эпизодах: отсюда назначение рамки — стимулировать рассказывание вводных историй»[52].
Новеллисты эпохи Возрождения, по-своему разрабатывая жанр «обрамленной повести», точнее, используя некоторые его приемы, сознательно и последовательно опровергали его дидактические установки. У них новеллы рассказываются либо просто ради них самих, либо чтобы скоротать время или отогнать мрачные мысли (у Боккаччо в «Декамероне», во французском анонимном сборнике XV в. «Сто новых новелл», у Страпаролы в «Приятных ночах», отчасти у Маргариты Наваррской в «Гептамероне» и т. д.).
Но был и другой путь эволюции жанра «обрамленной повести». Его можно определить как перенесение центра тяжести сюжета в область обрамления. При этом обрамляемое — вставные истории — неизбежно начинает терять свое былое первостепенное значение, уходит на задний план, исполняет чисто служебные функции. Так произошло уже в продолжениях французского «Романа о семи мудрецах». Возможность такой эволюции жанра содержалась в самой «истории семи мудрецов» — в тех ее вариантах, которые допустимо условно отнести к традиции «Большого Синдбада», изначально характеризовавшейся большей разработанностью обрамлений, большей ролью мудрецов (особенно «главного» мудреца — Синдбада, Синтипы, Вергилия и т. д.), большим вниманием к проблемам воспитания идеального монарха и вообще человека эпохи. Это не значит, конечно, что от «Большого Синдбада» как «обрамленной повести» был прямой путь к новому, более синтетическому жанру — роману. «Обрамленная повесть» дала роману некоторые конструктивные принципы организации сюжета, но не более. Но эта повесть, сложившаяся на первых порах на Востоке, и в частности «история семи мудрецов», дала богатейший фабульный материал мировой новеллистике — от средневековых фаблио и шванков до ренессансной новеллы, демонстрируя тем самым многообразие и плодотворность литературных контактов и обменов между Востоком и Западом в разные периоды мировой истории.