Таким образом, Нахшаби, как и его непосредственный предшественник, некий Имад ибн Мухаммад ан-Наири, создавший свое произведение в 1313—1316 гг.[43], был, видимо, знаком уже с двумя основными ветвями «истории семи мудрецов», получившими к началу XIV в. широкое распространение. Впрочем, вставные истории-притчи восходят к международному фольклорному фонду; их сюжеты встречаются в самых разных произведениях средневековых литератур Запада и Востока вплоть до французских фаблио. Эти истории-притчи могли кочевать из одного произведения в другое и становиться обособленными самостоятельными рассказами. Так что Нахшаби совсем не обязательно должен был быть знаком с «Синдбад-наме» аз-Захири.
Интересно отметить, что Нахшаби и ан-На’ири жили и творили в Индии, были знакомы с древнеиндийской литературой и многое черпали из нее, но в данном случае воспользовались прежде всего арабской и персидской литературными традициями.
Тут мы снова возвращаемся к проблеме индийского происхождения нашего сюжета. Б. Перри, как уже говорилось, такое происхождение отрицал. Он видел в основе многочисленных версий некое персидское произведение, первоначальные черты которого, по его мнению, лучше всего сохранились в «Джалиаде и Вирдхане» (тем самым эта повесть оказывается не подражанием, а моделью «Семи везиров» из «Тысячи и одной ночи»). Предполагал Б. Перри и возможность существования протооригинала, который он возводил к греческой басенной традиции (к очень популярному в первые века н. э. «Народному Эзопу»).
Точка зрения Б. Перри заслуживает, конечно, внимания. «Книга Синдбада» действительно могла возникнуть уже на персидской почве в пору становления литературы на фарси. Структура «обрамленной повести» была принесена из Индии. Что же касается басенной традиции (греческой или индийской), то явно не она легла в основу сюжетного инварианта «истории семи мудрецов». В противном случае сюжетные рамки (а следовательно, и параллели и аналогии) становятся достаточно неопределенными, едва ли уловимыми. Мудрецы в различнейших вариантах нашего сюжета играют, вне всякого сомнения, очень большую роль, но в центре сюжета все-таки находится оклеветанный царевич и лишь его рассказ оказывается решающим. Так или иначе, разные ближневосточные версии «истории семи мудрецов» уже в XII в. попали на Запад и породили там весьма интересные переработки.
Судьба «истории семи мудрецов» в литературах западного Средневековья не менее богата, многообразна и сложна. И если зависимость большинства западноевропейских обработок в конечном счете от одного из французских (через латинское посредство) прототипов не поддается сомнению и легко прослеживается[44], то возникновение этих последних далеко не всегда может быть определено с достаточной ясностью.
Основные французские версии «истории семи мудрецов» четко распадаются на две ветви. Более поздняя из них представлена большим стихотворным «Романом о Долопатосе», созданном, видимо, на рубеже XII и XIII столетий или же в первые два десятилетия XIII в.[45]. Автор этого произведения, насчитывающего почти 13 000 стихов, некий северофранцузский трувер Эрбер (Herbers) утверждал, что он перевел латинское прозаическое сочинение цистерцианского монаха Иоанна Альтасильванского. Долгое время считалось, что это указание на источник фиктивно, как нередко случалось в эпоху Средних веков, когда автор, дабы казаться достоверным, ссылался на некую «старую книгу», которую он якобы обрабатывал или пересказывал. Однако этот латинский текст был отыскан и опубликован[46]. Как видим, цистерцианский монах Иоанн из монастыря Высокого Леса действительно существовал и действительно написал произведение на интересующий нас сюжет.
Французский стихотворный роман о Долопатосе, как и его латинский источник, сохраняет основную структуру сюжета «истории семи мудрецов», ее расширенной версии. Кое в чем он сближается с рядом восточных версий сюжета, кое в чем сопоставим с другим французским произведением на ту же тему.
«Роман о Долопатосе» очень четко вставлен в хронологические границы «века Августа» (31 до н. э. — 14 н. э.), но, конечно, не имеет под собой никакой реальной исторической основы.
Как и в книге Мухаммада аз-Захири, у него весьма растянутая экспозиция. Если здесь и нет общих рассуждений на моральные и богословские темы и тем более чрезмерной стилистической орнаментики, то к основной сюжетной коллизии автор подходит неторопливо и исподволь, старательно ее подготавливая.
Содержание этой вступительной части (в ней около 1250 стихов) сводится к следующему. После пролога, включающего, в частности, похвальное слово в адрес клириков добрых старых времен, искусных рассказчиков и мудрых моралистов, автор переходит к собственно занимающему его сюжету. Во времена императора Августа на Сицилии правил умный и справедливый король Долопатос. Но у него было немало тайных завистников и открытых недругов, и вообще ему много пришлось претерпеть невзгод и превратностей судьбы, отчего и получил он имя «Долопатос» (греч. «Страдающий от козней»). Недруги строили против доброго короля всяческие козни и, в частности, старались оклеветать перед самим Августом. Император вызвал Долопатоса в Рим. После некоторых колебаний тот явился к императорскому двору и в пространной речи попытался отвести возводимые против него обвинения. Однако Август не хотел никому верить на слово и послал на Сицилию гонца. Тот все проверил, убедился в мудрости, доброте и справедливости Долопатоса, а также в том, что все, о чем доносили его противники, является полной клеветой. С клеветниками император поступает круто: их подвергают жестоким пыткам и казни. После восстановления справедливости Август отдает в жены королю Сицилии свою племянницу, устраивает пышную свадьбу, богато одаривает новобрачных и отпускает их в Палермо. Увлеченно и заинтересованно описывает средневековый поэт этот город. В его описании вряд ли стоит искать реальные приметы сицилийской столицы, но стоит отметить, что Палермо довольно часто упоминается и даже описывается в средневековой литературе. Поэтому Эрбер сочинял здесь по уже готовой канве. Как и у его предшественников, Палермо изображен в «Романе о Долопатосе» как богатый и красивый город, единственным недостатком которого является то, что в нем царят языческие верования и нравы.
44
Как убедительно показал Гастон Парис (см.:
45
Такая датировка может вызвать на первый взгляд некоторые сомнения. Дело в том, что, как пишет в прологе романа автор, он «хотел бы изложить эту историю на романском наречии, написать книгу и посвятить ее в знак своего нижайшего почтения Филиппу, сыну короля Франции Людовика, достойного стольких похвал» — «Del filz Phelippe au roi de France, Looy com doit tant loer» (cm.: Li Romans de Dolopathos, publié par Ch. Brunet et A. de Montaiglon. P., 1856, c. 4). При таком чтении старофранцузского текста приходится заключить, что речь идет о Филиппе-Августе, родившемся в 1165 г. и вступившем на трон в 1180 г. после смерти своего отца, короля Людовика VII. Тем самым дата создания романа отодвигается к 60-м или 70-м годам XII в. Однако в конце книги автор говорит, что «посвящает ее доброму королю Людовику» — «Au bon roi Loeys le livre» (Там же, c. 430). Поэтому текст пролога следует читать иначе: автор посвящает свою книгу сыну короля Франции Филиппа Людовику. Отсюда ясно, что речь может идти только о Людовике VIII, сыне Филиппа-Августа. Людовик родился в 1187 г. Видимо, вскоре после этой даты и был начат «Роман о Долопатосе», закончен же он был не ранее 1223 г., когда Людовик стал королем.
46
См.: Johannis de alta Silva Dolopathos, sive de rege et septem Sapientibus, herausgegeben von H. von Oesterley. Strasbourg, 1873.