Дарья Яковлевна застегивает ватник, обходит свои ночные владения и, прислушавшись, усмехается.
Ларьки стоят вдоль забора, за которым непроницаемо темнеет молодой сад Дома культуры. Оттуда доносится девичий смех и приглушенный басок; потом смех и басок разом стихают — целуются, наверное.
«Эй, по домам пора!» — в первую минуту по привычке строго хочется прикрикнуть Дарье Яковлевне, но вместо этого, стараясь не зашуметь, она прибавляет шаг. Чего спугивать — сами, поди, знают, когда расходиться. Пускай любят — пока любится. Коротка она, эта пора. Пока молодость, кажется, что всегда так будет — любовь да счастье. А потом и оглянуться не успеешь, как ушло все. Ровно птица вон — взмахнула крыльями, и нет ее.
Светает быстро — на погожий день.
Только-только было еще так темно, что хоть глаз выколи — перед рассветом всегда так, — и уже небо сереет; только, кажется, Дарья Яковлевна доходит от угла до угла и поворачивает назад, — глянь, а восток уже голубеет, вот-вот по нему и заря брызнет.
Оживает и трасса. После небольшого перерыва — нужно, наверно, и машинам когда передохнуть, — уже снова бегут, по-ночному еще посвечивая малиновыми бортовыми огоньками, тяжелые грузовики с дровами, с хлебом нового урожая, красные полупустые автобусы. Сама жизнь по трассе бежит.
— Доброе утро, тетя Даша! — звонко окликает простоволосая, румяная со сна дочка кузнеца, выгоняя из ворот корову.
— Утро доброе, девонька, — ласково кивает Дарья Яковлевна, вглядываясь в привычный и ясный пробуждающийся мир.
В командировке
Пока машину разгружали, все они — директор базы, бухгалтер, заведующий складом — ходуном вокруг него, Павла Ивановича, ходили, похваливали, так обрадовались. Еще бы! За три дня до Октябрьских праздников, дополнительно к нарядам, получить целый рефрижератор шампанского — красного игристого и полусухого, да еще доставленного самим поставщиком. Будет у волжан чем после демонстрации в потолки пробкой ахнуть! Потому чуть и не в глаза заглядывали — сначала-то, как приехал, А когда последний ящик с серебряными горлышками, присыпанными сверху стружками, исчез в люке, оказалось, что все уже разошлись и никому Павел Иванович больше не нужен.
Задержавшийся позже других заведующий складом разбитной малый в кожаной курточке и пыжиковой шапке вернул Павлу Ивановичу подписанные накладные и, по каким-то своим признакам безошибочно определив, что по части выпивки шофер не дока, мимоходом, скорее для порядка щелкнул себя пальцем по розовому кадыку.
— Может, сообразим на двоих?
— Да нет, — отозвался Павел Иванович, — Мне бы…
— На нет и суда нет, — не дослушал завскладом. — Бывай тогда.
Ленивой развалочкой, зажав под мышкой увесистый сверток — на бой, поди, спишет, хоть ни одной бутылки и не тюкнулось, — он подошел к проходной, что-то коротко и начальственно сказал сторожу. Белоусый дедок в тулупе и с берданкой, потаптываясь у своей будашки, поглядел в сторону Павла Ивановича, согласно кивнул.
Быстро смеркалось, подмораживало, тускло-свинцовые стенки рефрижератора покрывались сухим инеем. Обескураженно вздыхая, Павел Иванович забрался внутрь, аккуратно вымел остатки соломы и стружки, устало спрыгнул на стылую землю.
— Ты энта… Ты к забору подгреби, — распорядился сторож, вальяжно прогуливаясь со своим ружьецом, в тулупе и в валенках, обшитых красной резиной. — А то как ветер — разнесет. Непорядок.
Павел Иванович послушно сделал и эту, необязательную работу, отряхнул ватник.
— Дед, а дед, где у вас тут поближе гостиница? Переночевать чтоб?
— Да на кой хрен она тебе? — удивился сторож, показывая под сивыми усами крепкие прокуренные зубы и мотнув головой на широкий тупой нос «Колхиды». — Вон она у тебя — горница-то двуспальная. Сортир под навесом. Охолодаешь — в будашку ко мне прибежишь, чайком отогреемся. Я, считай, всю ночь чайник калю.
— Нет, дед, спасибо, — почему-то повеселев, поблагодарил Павел Иванович. — Перед дорогой по-человечески поспать надо, не те годы. В пути-то уж куда уж ни шло. И в машине и под ней належишься, всяко.
— Энта так, — с явным сожалением согласился сторож, теряя надежного собеседника и слушателя. — Гостиница есть, как не быть. До проспекта доберешься — они там сквозь идут, друг за дружкой.
— А еще мне, дед, обувной магазин надо. Дамский. Дочке хочу уважить — сапожки поглядеть.
— Тоже там же. Садись на троллейбус, на третьей либо на четвертой остановке выйдешь — аккурат между ними. — Сторож, проникаясь все большим расположением, попытал снова: — А то, говорю, оставайся — вдвоем куковать станем.