5
Последние дни мая, а жарища — как в разгар лета. Спасаясь от прямых палящих лучей, тыльной шершавой стороной повернулись листья ветел и кленов, став какими-то серыми; плотно задернуты шторами и занавесками окна домов; вывалив красный сухой язык, дремотно поглядывает на прохожего лежащий у крыльца пес. Впрочем, здесь, в Загорове, от жары еще как-то можно укрыться: держаться теневой стороны улицы, посидеть на случайной скамейке под свесившимися над забором ветвями акации и сирени, напиться, наконец, — отстояв с ребятишками очередь, холодной колючей газировки. Настоящее пекло — в поле, где солнце, кажется, сразу выскакивает в зенит и не намеревается покидать его; где сухим слюдяным блеском слепит горизонт и все вокруг залито тягучим неподвижным зноем. Стоит на минуту остановить машину, как она тут же нагревается, словно хороший электроутюг; встречный горячий ветер при движении только создает иллюзию прохлады, сушит губы. Тяжело людям — еще хуже растениям: пожухла, как в августе, придорожная трава, не набрали и половины роста, положенного им в этот срок, хлеба, низкорослые и вялые. Вся природа — в молчаливом застывшем ожидании: дождя, дождя!..
В Загорове я не был около двух месяцев, но в мыслях не однажды возвращался туда. Впечатления от загоровских встреч вроде бы несколько утратили свою первоначальную яркость, но зато как-то отстоялись, сомкнулись во что-то единое. И, к некоторому удивлению, обнаружил, что отношусь к Сергею Николаевичу Орлову так же, как к остальным загоровским знакомым, — как к живому, если чем и выделяя его среди них, то разве тем, что чаще вспоминаю и думаю о нем, — он словно уже сам не отпускал от себя. Какой-то этап узнавания и сомнений завершился, это был не конец пути, а только его участок, и я уже знал, понимал, что попытаюсь пройти весь путь. А поняв — заторопился в Загорово.
Вместе с Александрой Петровной обошли весь жилой корпус — в прошлый раз так и не удосужился посмотреть его. Уютные, на шесть — десять человек каждая, комнаты, белоснежные отвороты пододеяльников на аккуратно заправленных кроватях; электричество, батареи парового отопления, цветные шторки на окнах, посредине — стол с цветами из своего, детдомовского цветника. От былых покоев игуменьи и ее приближенных остались одни высокие потолки, — в этом отношении сделавшие когда-то свой выбор не прогадали.
Поразили какой-то щеголеватой, прямо-таки стерильной чистотой кухня, оборудованная мощными вытяжными трубами, вентиляторами, и полыхнувшая белизной скатертей столовая. Подходил обеденный час, — по коридорам с веселым галдежом двигались табунки мальчишек и девчонок; обратил внимание, что одеты они по-разному, а не одинаково, как мне представлялось. Выяснилось, что и это связано с Орловым, — не он сам, так дух его продолжал жить тут.
— Сергей Николаевич давно так завел, — объяснила Александра Петровна. — В школу, как положено, — в форме. А приходят, сразу переодеваются. По-домашнему. Одной расцветки больше пяти платьев не берем. Конечно, эдак-то канительней, а хорошо. Был у нас тут завхоз, Уразов, — из-за этого с ним Сергей Николаевич и воевал. Привезет подряд, навалом — тот его назад: меняй. И сердился: «В одно и то же одевают двойняшек. А детей-сотняшек — нет. У нас тут, запомните, — не приют».
Снова отметил про себя и то, с каким удовольствием ребятишки здороваются с Александрой Петровной и как охотно, не для виду, слушаются ее — не воспитателя, а бухгалтера. Нет, ребятня все-таки безошибочно определяет, кто и что за человек. А вот я Александру Петровну, кажется, разочаровал, — узнав, что все еще ничего не написал, она поспешила отвести укоризненный взгляд, оживленно заговорила о чем-то.
…К Голованову захожу, кажется, не вовремя. Сам он, вышагивающий по кабинету, останавливается посредине, резкие черные брови взлетают, будто недоумевая: кто пустил? Сидящий в кресле у стола полноватый с большими залысинами мужчина хмурится, выжидательно, в упор смотрит на меня.
— Знакомьтесь — Андрей Фомич, председатель райисполкома, — преодолев секундную заминку, представляет Голованов и, давая понять, что прерванный разговор можно продолжать, напористо спрашивает: — А почему сорвался? Что он говорит?
— Ты его, Иван Константинович, не хуже моего знаешь, — хмуро усмехается председатель райисполкома. — Уперся как бык.
Суть спора мне пока не известна, а вот полюса, так сказать, — определены, очевидны: молодой горячий секретарь райкома и сдерживающий его более старший и опытный председатель. Они и одеты-то очень уж разно, противоположно: Голованов — в светлой навыпуск рубахе с коротким рукавом, Андрей Фомич — в черном костюме, при галстуке, хотя, конечно, в официальной амуниции сейчас — как в бане. А разговор-то между тем идет вовсе не по моей схеме — полюса как бы начинают перемещаться.