Широкая озорная улыбка смывает с сухого лица Бурова морщины, сдержанность, на мгновенье сквозь его нынешний облик проступает облик бедового фронтовика, — велика власть прожитого над людьми, и нет ничего увлекательнее, чем наблюдать такие превращения, стараясь ничего не позабыть, накрепко зарубить в памяти; по собственному опыту знаю, что стоит достать блокнот, как непосредственность такого рассказа пропадает, он, как непрочная гнилая нить, начинает рваться.
— Кем вы были, Андрей Андреич?
— Лейтенант. А Сергей Николаич — майор. И тоже вот характер: ничем не отличал, что в палате старшим был по званию. Попадались ведь и такие: кальсоны одинаковы, а гонор-то разный.
— Когда ж вы с ним после войны встретились? — то ли помогает мне, то ли поторапливает Голованов.
Буров снимает очки, безо всякой надобности протирает их платком, и становится видно, что глаза у него не холодноватые, а просто немолодые и усталые.
— Да в тот же год, осенью. По первому морозцу приехал, на подводе. День-то для меня больно памятный такой был. Вчера, допустим, председателем меня избрали, а сегодня он приехал. Тут вон, на месте Дома культуры, две развалюхи тогда стояли. Одна-то больно уж аварийная. Подуй ветер как следует — ну, и снесет. А в ней, в халупе этой, — колхозница с тремя ребятишками. С похоронкой к тому же… Вот, значит, вчера меня избрали, печать и все, какие были, долги принял, а сегодня, с утра, мужиков, что нашлись, собрал да к ней. С топорами, с пилами. Тут он, Сергей Николаич, и заявился. Нам-то жарко, распалились за делом, а он прозяб, нос синий. Да рука его левая в карман в пальто засунута. Два пальца, говорит, вроде шевелиться начинают… Ну, я его сразу домой к себе, в тепло. Обрадовались, конечно.
— Зачем же он приезжал? — теперь уже явно поторапливает Голованов.
— Семян люцерны попросить. Чтоб летом было чем детдомовский конный обоз и дойное стадо подкормить. На пять голов и то и другое… Дали мы ему семян — было у нас немного, это ему в райкоме точно подсказали. Уговаривал еще остаться переночевать у меня — не стал, некогда. — Удивляясь тому, что предстоит сказать, Буров качает головой. — И ведь надо же! Нашелся пакостник — послал в область анонимку.
— Какую? — живо спрашивает Голованов.
— Что директор детдома и председатель колхоза за пол-литра транжирят государственное добро. Семенной фонд. Комиссия приезжала — как же! С чем, правда, приехала, с тем и уехала.
— А что, здорово тогда выпили? — только что поторапливающий Бурова Голованов непонятно почему задерживается на этой пустяковой и давней к тому же истории, даже подсказывает объяснение-ответ: — Фронтовики, со встречи, — естественно.
— Не вышло, Иван Константинович, — смеется Буров. — Дома у меня ничего подходящего не нашлось, посылать не стали. Я-то принять тогда мог, врать не буду — фронтовая закалка. А у Сергей Николаича, случалось, сердце в ту пору прихватывало. Обошлись самоваром.
— Часто вы с ним виделись? — целеустремленно возвращаю я беседу в желаемое русло.
— Да ведь район — не фронт, не страна. То на каком совещании сойдемся, то в райкоме столкнешься. Перекинешься, и дальше. Галопом жили… Три года назад ребятишек он нам на подмогу привозил. Со свеклой тогда — парились. За работу мяса мы им посылали. По совету Ивана Константиныча.
— Было такое, — кивает Голованов.
— А год назад в останний раз пришлось ему помочь, Сергей Николаичу. Уж без указаний. С прямым нарушением устава, можно сказать… Цельную машину провизии отправили — на поминки. Чем ей — одной-то, с дочкой — такую прорву обнести было? Без малого весь райцентр поклониться пришел. Из Пензы сколько понаехали. Сами, поди, Иван Константинович, помните? — были, видели.
— Видел, — подтверждает Голованов и поднимается.
Отправляемся посмотреть строительство животноводческого откормочного комплекса. Солнце наконец-то двинулось на закат, но зной вроде еще гуще — напекло, прокалило за день. В «газике» не продохнуть; Голованов, полуобернувшись к нам, расспрашивает, как идет стройка, — Буров называет цифры, фамилии, все так же отделяя короткими паузами фразу от фразы. Не вникая, прислушиваюсь к его ровному неторопливому голосу, и временами начинает казаться, что сидящий слева от меня пожилой высокий человек, едва не подпирающий головой горячий брезентовый тент, — Орлов Сергей Николаевич.