Как она и рассчитывала, Сергей Николаевич был в детдоме — по воскресеньям он приходил на час-другой, но приходил обязательно. Александра Петровна поспешила выложить ему свою новость, — Орлов сразу же охладил ее пыл:
— Знаю. И очень не одобряю, Александра Петровна.
— Почему? — Голос у нее от обиды, от несправедливости дрогнул. Если б это сказал кто-нибудь другой, а то ведь Орлов, Орлов! — Вы посмотрели бы — мальчика не узнать!
— Верю, Александра Петровна. — Директор, как всегда, когда был недоволен, потер пальцами открытую шею. — А вы подумали, как малыш почувствует себя завтра, когда приведете его назад? Поручитесь, что ему еще хуже не станет? На одну травму накладываем следующую. Вот что это такое.
Орлов говорил, не повышая голоса, даже мягко, и как обычно за этой мягкостью четко проступала твердь; произнесенная еще более деликатно заключительная просьба его прозвучала, как прямое распоряжение:
— Убедительно прошу вас, Александра Петровна: не делайте больше так. Даже когда меня нет.
— Тогда я их себе возьму! — поочередно побледнев и вспыхнув, выпалила Александра Петровна.
— Это как же — возьмете? — Орлов упрекнул: — Они не вещи, Александра Петровна. Дети.
— Оставлю их у себя! Усыновим их с Германом! — То, что подспудно, для самой Александры Петровны неведомо, тайно вынашивалось в подсознании, в душе, сказалось вдруг просто, ясно, да так, что от ликующей этой ясности голос ее зазвенел.
— Не горячитесь, Александра Петровна, — пытался остановить ее Орлов. — Это очень ответственно. Трудно. А экспериментировать — недопустимо.
— Я — экспериментировать?! — Александра Петровна снова вспыхнула и побледнела.
— Ну дай бог тогда. — Орлов пристально посмотрел на взволнованную женщину, словно дослушивая, выверяя все, что она не досказала, зачем-то поднялся. — Дай бог тогда, Александра Петровна!..
В детский дом двойняшки больше не вернулись. После того как были закончены необходимые формальности, Орлов торжественно — на совете воспитателей — вручил Александре Петровне приданое для малышей, одежду и обувь, пожелал, чтобы родители вырастили хороших людей. Женщины прослезились, Софья Маркеловна при всех расцеловала свою Сашеньку, растроганно покряхтывал высоченный Герман, от смущенья сутулясь…
А через несколько дней маленькое семейное торжество Александры Петровны с мужем, да и всего коллектива детдома, было самым нелепым образом омрачено. В областной отдел народного образования поступила анонимка о том, что директор Загоровского детдома и его главный бухгалтер безнаказанно транжирят государственное имущество, устраивают незаконные подарки. Прибывший по этому поводу инспектор облоно пришел в детдом с работником ОБХСС. Оба вели себя предельно тактично, фальшивка, конечно, как мыльный пузырь при первом прикосновении — сразу же лопнула, но настроение людям было испорчено. Чаще чем обычно потирал ноющую шею Сергей Николаевич; закрывшись руками, горько плакала за своим столом Александра Петровна, возмущенно гудел весь детдом. На следующее утро Александра Петровна принесла из дома узел с детскими рубашоночками, штанишками и ботинками, не слушая сердитых увещеваний Орлова, сдала его под расписку завхозу Уразову. И даже тот, не испытывающий к ней особой приязни человек, не отличающийся особой чувствительностью, коротко и зло выругался:
— Нашли на кого клепать!..
Дети росли на славу. Александру Петровну, Германа, Орлова, Софью Маркелову — всех, кто принимал живейшее участие в судьбе двойняшек, особенно радовал Федя; он окреп, понравился, начисто забыл прежний кошмар и, кстати, первый, без каких-либо наущений взрослых, назвал свою приемную мать — мамой. То, что не смогли сделать врачи и квалифицированные многоопытные воспитатели, совершили домашняя обстановка, ласка родителей.
Материально, конечно, семья стала жить постесненней. В ту же зиму Софья Маркеловна встретила на улице свою Сашеньку, когда та везла на санках наполненные чем-то мешки. Раскрасневшаяся с мороза Александра Петровна вытерла вспотевший лоб красной варежкой, довольно объяснила:
— Кабанчика купили — комбикорму достала. Подкармливать моих надо — растут!..