— Почему же подрались?
— Один там у нас пацан похвастал, что дядя Сережа сильней всего его любит. Мы и распетушились. «Нет — меня сильней!» — «Нет — меня!» Кто-то кого-то за ухо дернул, за нос, ну и понеслось. Ревность! Пришел он, узнал, что за шум, — рассмеялся. «Люблю я, говорит, всех вас одинаково. А драться будете — никого любить не буду. Тоже — одинаково…»
Блеснувшие мимолетной улыбкой карие глаза Савина снова становятся старше его, как задумчивей, без шутливых ноток, звучит и его голос.
— Он действительно всех нас любил. А как это — не постигнуть. Вот я, допустим, — люблю своего сына. А если еще сто детишек? Двести? Тогда как?.. Ну, я понимаю: жалеть, беспокоиться о них… А ведь он — любил! Мы же это чувствовали. Для этого как-то специально надо быть устроенным, что ли?
— Наверно…
— Вот сейчас уж — взрослый, сам отец. И то иногда с Людой вспоминаем — удивляемся: ведь не баловал он нас. Никого не выделял. Конфеток в кармане не носил… А выше его для нас никого не было. Похвалит — на одной ножке скакать готов. Замечание сделает — весь день кукситься будешь. Почему?
Савин не спрашивает — размышляет, сам же себе ставя вопросы, и, отвечая на них, выверяет размышления. Слушаю, не вмешиваясь, не перебивая: казалось бы, хорошо знакомая фигура Орлова поворачивается еще одной, неведомой мне стороной; как начинаю представлять и облик самого Савина — умеющего подумать, посомневаться, поискать, вбирая нужное, и после этого, приходя к выводу, принимать решение. Таков он, вероятно, и как инженер — не случайно же обмолвился насчет того, что предложил какую-то штуковину.
— Это он с нами так — когда еще малышами были. А подросли — в девятом там классе, в десятом — он нас каждого… ну, как бы в поле зрения держал. До тех пор, пока сам на ноги не встанешь. Да и потом даже — как с нашей же квартирой, к примеру… Что у нас в детдоме умно было поставлено — это — найти в тебе что-то. Причем опять же — в каждом. Конечно, сообразили мы все это потом, позже — не тогда… Понимаете, в детдоме у нас свои обязанности были. Дров, допустим, напилить. Уборка по комнатам, на огороде. Это мы все с охотой делали — вроде в игру играли. А у многих еще что-то было. Склонность, привязанность, что ли? И вот это-то замечали, поддерживали. Если кто поет, играет — в музкружок его, к Софье Маркеловне. Симка Вахрушев рисовал толково — с седьмого класса ему альбомы покупать начали. Да не такие, как всем нам — получше. Забузил один — с чего, мол, одному Симке? Ему — тоже такой, на! Помазал, помазал и бросил. Семен же архитектурный кончил. В Норильске сейчас работает. Не ошиблись, выходит.
Отхлебнув осевшее пиво, Савин усмехается.
— И со мной ему повозиться пришлось… В десятом классе у нас как поветрие какое прошло: все в военные училища, и никуда больше! Офицер из военкомата приходил — призывал. А после этого, совпало так, воспитанник наш приехал — летчик-испытатель.
— Андрей Черняк?
— Точно, — кивает Савин. — Постарше-то нас лет на шесть, может. И уже с орденом! Ну, тут мы и вовсе головы потеряли. Не столько к экзаменам готовимся, сколько на турнике крутимся, мускулы наращиваем. Да о будущих подвигах мечтаем. У меня тоже все четко запрограммировано было: или в летчики-испытатели, или в подводники. Во амплитуда — да?
— Подходяще!
— Тут он к нам в комнаты почаще заходить стал. Чуть не каждый вечер. И не думайте, что отговаривал нас, разубеждал. Нет, ничего подобного! Просто помогал каждому разобраться. Одним сразу советовал: иди, правильно, у тебя получится. Мне посоветовал — в военно-техническое. Я, конечно, ни в какую: что вы, никакой романтики! Или летчик, или подводник. Земля и вода — две стихии, и я — покоритель их! Потом опять такая же беседа, потом еще. «Ребята, ребята, говорит, поверьте мне: армия — это тоже призвание. Это ж на всю жизнь. Ошибетесь — исправить трудно. Оттуда по заявлению не уходят. Да и неправильно — всем подряд в армию идти. Человек, прежде всего, рожден для мирного труда. Если понадобится — солдатами вы все станете. И хорошими солдатами!» А мне опять все про то же: «Ты, Михаил, хорошо чертишь, любишь математику. Зачем же тебе в летчики? Подумай, не лучше ли все-таки в военно-техническое?..» Мы ему во всем верили. А уж что касается армии — безгранично. Знали, что он был офицером. Про то, сколько у него боевых наград, — легенды у нас ходили!.. Ну, и действительно, начал задумываться, сомневаться. Математику, верно, — любил. Нравилось с машинами повозиться. Свой первый вечный двигатель — перпетуум мобиле — я еще в пятом классе изобрел.
Савин смеется, разводит руками.