И, уже выходя, с силой, всей ладонью — чтобы не щелкнуть — придавил черный пластмассовый треугольничек выключателя.
11
Сушь как стояла, так и стоит.
Конец июня, а на полях убирают горох, пробуют валить на взгорках огнистый низкорослый ячмень — на месяц раньше. По-прежнему высоко знойное слюдяное небо, по-прежнему нещадно солнце: едва дождешься, пока оно наконец скроется за горизонтом, не успеешь, кажется, отдышаться за короткую ночь — на искусственных сквозняках, открыв все окна и двери, — как оно, глядишь, опять уже выскочило на востоке, будто и не вкалывало восемнадцать часов подряд! В таком же положении все соседние, центральные области, а на Урале и в Сибири — по сводкам — все льет и льет. Нет, что бы там ни говорили, — наш цивилизованный век, со всеми доступными ему средствами цивилизации, какой-то баланс, равновесие в природе — нарушил. Во всяком случае, сотруднице гидрометеослужбы, выступающей еженедельно по центральному телевидению, объяснять все эти климатические аномалии становится, по-моему, все труднее: циклон — антициклон, и ничего обнадеживающего. Днями был на селе у знакомого старого бригадира-полевода, — выслушав такой очередной прогноз-объяснение, он обругал ни в чем не повинную симпатичную телекомментаторшу так, словно она стояла рядом: «Ты мне не объясняй, не объясняй! Я те сам что хочешь объясню. Ты мне дождя дай, дождя!» И, растопырив, тянул к ней широкие потрескавшиеся — как сама земля — ладони…
Еду в Загорово — пользуясь пчеловодческим термином — за очередным взятком. Мето́да у меня с пчелой одинакова, отличие же одно: она, пчела, свое сработает безошибочно, мед даст; что же образуется в моих сотах-страницах — пока неведомо… И снова убеждаюсь, как трудно что-либо планировать заранее, исходя только из своих намерений. План четкий: побывать у секретаря райкома партии Голованова — давно к нему не заходил, неудобно; встретиться с Леонидом Ивановичем Козиным и директором торга Розой Яковлевной. И — все на этот раз, никаких вариаций!
А что получается? Голованов — на двухдневном семинаре в области, это, пожалуй, понятно: чем хуже дела — тем, обычно, больше всяких совещаний. Директор торга Роза Яковлевна отбыла в отпуск. Леонида Ивановича нет ни в школе, ни дома — каникулы, просто элементарно ушел куда-то. И начинаю с того, что ни в каких планах не значилось — отправляюсь к Софье Маркеловне. В детдоме узнал, что она долго и тяжело болела, надо навестить старушку, хотя обещал себе впредь ее не беспокоить.
Во дворе маркеловского особняка босоногая девчушка в синей короткой юбке и в сиреневой майке-безрукавке вешает на веревку тряпку, торопливо отворачивается — прячет обтянутые трикотажем трогательно обозначившиеся холмики. Дверь в боковушку Софьи Маркеловны широко открыта, на цементированном, с выбоинами крыльце стоят две пары вишневых, на низком каблуке туфель с поперечными ремешками.
Уже с порога чувствуется прохлада влажных полов, комната залита прозрачными золотистыми сумерками — от сдвинутых на окне и принявших на себя полуденное солнце штор. При моем появлении две такие же голенастые пигалки — как и третья, во дворе, — в таких же коротких синих юбках и в белых, заправленных под них кофточках, поспешно всовывают босые ноги в вишневые туфли, звонко прощаются:
— Мы пошли, теть Сонь.
— Завтра опять придем.
— Ленка тряпку повесила, теть Сонь!
— Спасибо, милые. Спасибо, мои хорошие. Приходите, — благодарит, напутствует их Софья Маркеловна и с видимым удовольствием всплескивает руками. — Ба! Вот уж не чаяла!
Она лежит, вернее — сидит на тахте, опершись спиной на целую гору белоснежных подушек, в легком халате с атласными отворотами, вся какая-то прибранная, благостная. Подчиняясь ее оживленным командам, придвигаю стул, усаживаюсь рядом; вблизи видно, как болезнь перевернула ее: полное одутловатое лицо осунулось, маленькие губы словно посыпаны пеплом, под глазами темнеют глубокие, как провалы, круги, и только сами глаза, ставшие вроде еще больше, все так же прелестны, полны ума и живости. Да еще все так же горделиво, старинным чеканным серебром светятся, переливаются пышные, аккуратно расчесанные волосы — массивный черепаховый гребень под рукой, на тумбочке; что ж, настоящая женщина — всегда женщина!
— Какой там, голубчик, прихворнула! — отвечая на мой вопрос, восклицает она. — Богу душу собиралась отдавать. Можете представить — двухсторонняя пневмония. В мои-то годы!