— Да мне еще родней, наверно! — горячо отвечает она. — Женщина всегда привязчивей. Я с утра все закоулочки обошла. Пока Олежка спал.
— Хм, любопытно, — подтрунивает Михаил. — И не заметила, что ходила вместе со мной.
— Ну и ладно! — Люда воровато показывает мужу кончик языка. — Ты ходил просто так, а я переживала.
— Конечно, где уж нам!
— Между прочим, — вспомнив рассказ Розы Яковлевны, спрашиваю я, — на свадьбу у вас платье гипюровое было?
— Гипюровое, — сразу подтверждает Люда и лишь после спохватывается: — А вы откуда знаете?
Говорю, как Орлов искал, заказывал этот гипюр, позабыв его название, — Люда кивает.
— В загс приехали — самое красивое платье на мне было. Правда, Миш?
— Я — сторона пристрастная, — отшучивается муж.
— Да ну тебя! — Люда взмахивает округлой золотистой рукой. — Свадьба у нас была комсомольская — прямо в общежитии. И Сергей Николаич приехал. Рядышком сидел. Миша вон тогда хорошо сказал: «У нас с Людой — один отец». Те, кто не знали, — засмеялись сначала. А дошло — как ему, Сергей Николаевичу, захлопали. Голову опустил, красный даже стал. И залысины свои трет. Когда провожали — поцеловал. «Будь счастлива, дочка», — как завещание оставил!.. Сегодня в новый корпус зашла, а он — глазищами своими — как живой смотрит. Будто спрашивает: «Как живешь, Люда?» Хорошо еще, что в коридоре никого не было — за дурочку бы приняли. Вслух ему ответила: «У нас все в порядке, отец!..» — Люда отворачивается.
…Савин провожает меня. Сумерки залили уже и двор, горят на столбах лампочки, ярко светится окно проходной — дядя Вася заступил на свой ночной пост.
— Назад пропустит? — шучу я.
— Как-нибудь пробьюсь, — в тон отвечает Михаил. — Если уж не пустит — в дырку, через забор. По старой памяти.
— Неужели — цела?
— Цела — проверил. — Савин смеется. — На том же самом месте. Хотя и доски новые.
14
Роща, вырастая в размерах, поднимаясь деревьями, — все ближе; Загорово — когда оглядываешься — все дальше уходит, отскакивает назад; отсюда, километра за полтора-два, — залитое высоким утренним солнцем и задернутое струистым маревом — оно выглядит плоским, приплюснутым и таким маленьким, что все его, кажется, можно захватить в охапку.
Козин — в соломенном широкополом брыле, в расстегнутой и выпущенной поверх брюк клетчатой рубахе — вышагивает, энергично размахивая правой, свободной рукой и бережно неся в левой, в авоське, бутыль с квасом; из-за вежливости либо из опасения, как бы я ненароком не грохнул драгоценную кладь, мне он ее не доверяет.
— Вы о бесконечно малых величинах представление имеете? — спрашивает он.
— Весьма смутное, Леонид Иванович, — признаюсь я. — Отношения мои с математикой всегда были взаимно прохладными. А что?
— Да так, похвастать хотел. В журнале «Математика в школе» напечатали мою статейку. Как раз на эту тему. Некоторые размышления об извлечении квадратного корня из минус единицы.
Знак квадратного корня знаю давно — примерно такой же рогулькой обозначаю в рукописях вставки; отважусь извлечь корень из простейших четных чисел порядка — четыре, шесть, десять, абстрактная же минус единица — даже безо всяких манипуляций с ней — кажется мне не только лишенной смысла, но и несколько подозрительной. Зато понимаю, что такое — напечатали, важен сам факт, приношу Леониду Ивановичу искренние поздравления, заодно осведомляюсь, не прямой ли это путь к диссертации?
— Нет, просто упражнение на досуге. Аспирантуру, как вы знаете, проходил я в ресторанчике «Тихий Джимм». Кандидат наук почти в шестьдесят лет — это не звезда на научном небосклоне. — Леонид Иванович беспечально пожимает плечами, из-под широкого соломенного брыля светло-ореховые глаза посматривают иронически. — А мне все-таки объясните, человеку неосведомленному. Если математик знает, любит литературу — это в порядке вещей. Разносторонность! Но чтобы литератор мало-мальски прилично знал математику — пардон! Почему? Хотя, казалось бы, им-то и знать — даже в профессиональном отношении полезно. Четкие логические построения, ничего лишнего. Один, наверно, Пушкин математике не отказывал.
— В таком случае и математикам полезно стихи писать, — обороняюсь я.
— Да сколько угодно, — парирует Козин. — Доктора сочиняют, академики. Хуже того — публикуют!..
Перешучиваясь, входим в жаркую разморенную рощу — немного березы, осина и, под уклон, старые прибрежные осокори; по крутой тропке спускаемся к воде — зажатая узкими берегами, зеленовато-синяя Загоровка здесь выглядит солидно. На ходу скинув брыль, рубаху и сандалеты, Леонид Иванович отрывает руками в сыром темнеющем песке углубление, ставит в него бутыль с квасом.