— С чем, Иван Константинович?
— Посмотрите, сколько откормочных животноводческих комплексов строим! Да как строим — дворцы! Полная механизация, пульты управления, кнопки. Розы между корпусами сажаем! И стараемся не видеть, что люди живут в худших жилищных условиях!
— Ну, это уж крайности, Иван Константиныч!
— Согласен — пускай крайности. До которых доводить нельзя. Не жалеть на это затрат — окупится. И — ломать, ломать инерцию! А то ведь что за чертовщина получается? Даем лес, шифер, стекло — на, стройся! А что строят? Обычную деревенскую избу. Как сто лет назад ставили! Самое лучшее — куцую верандочку пристроит. Все те же две половины — прихожая с кухней да горница. Ну, может, там, в горнице, фанеркой темный закуток отгородят — спальня. И получается, что в старую форму все новое содержание втискиваем, запихиваем! Водопровод, газ, телевизор, холодильник — все сюда же! Молодежь и от этого убежит: ей, помимо культуры, и культура быта уже нужна!..
— В районе в этом отношении немало и делается.
— Мало! — тотчас же отзывается Голованов; поравнявшись, он садится напротив, пятерней поддевает упавшую на лоб прядь. — Многое — не успел. И уж не успею… Без меня теперь.
— Почему — без вас?
Взгляды наши встречаются, в черных, под резкими бровями глазах Голованова — и смущение, и огорчение.
— К вам туда отзывают — в область…
После этого находится объяснение и тому, что застал секретаря райкома в кабинете в самое, казалось бы, рабочее, полевое время, и его задумчивая, даже какая-то отрешенная поза — у окна, и девственная чистота его секретарского — другому приготовленного — стола; и, наконец, — его прямые, с острой самокритичной оценкой суждения: со всякого жизненного перевала видней и пройденное и промахи. Упорные и неизвестно откуда возникшие слухи о том, что Голованов в Загорове не засидится — подтвердились, сарафанное радио, как правило, работает без промашек…
Поздравив, говорю Ивану Константиновичу, что теперь-то ему, что называется, все карты в руки, — только что азартно рассуждавший, что да как надо, он становится сдержанным.
— Желания обычно опережают возможности… Хотя, в конце концов, те же желания и приближают.
Любопытствую, кто же в Загорове останется первым, — крутые упрямые скулы Голованова розовеют и секундой позже, услышав ответ, понимаю — почему:
— Андрей Фомич, наш предрика…
Мгновенно — словно он возник тут, в кабинете, и сел рядом — вижу его: млеющего в жару в своем официальном черном костюме, при галстуке, утирающего платком мокрые залысины, жестко предлагающего наказать допустившего оплошку председателя, у которого, не разобравшись, гневно ахнул кулаком по толстому настольному стеклу… Удивление мое, должно быть, настолько велико и очевидно, что Голованов, не дожидаясь вопросов, суховато и недовольно — будто вопросы эти все-таки заданы, — объясняет:
— Ничего, ничего… Я зам говорил, район он знает превосходно. Опыта — не занимать. — Хмурясь, Иван Константинович убеждает, кажется, уже не меня, а самого себя: — Ничего, ничего!.. Некоторые свои черты… пересмотрит, поубавит. Не один же остается. Есть бюро райкома, обком партии. Секретарь — это вам не удельный князек!..
И с маху, как это у него часто получается, — не желая, скорее всего, обсуждать то, что уже решено, да еще с посторонним, по существу — деловито спрашивает:
— Ну, ладно! А как ваша уборочная страда?
Взгляды наши снова сталкиваются, расходятся — унося взаимную заминку, недосказанность, — принимаю предложенный и единственно подходящий сейчас тон:
— Косовицу закончил. Но молотить не начинал — все в валках лежит.
— В валках долго держать рискованно — прорастет, — охотно поддерживает шутку Голованов. — Знаете, как называется? Подгон.
— В такую-то сушь?
— Тоже верно. — В голосе Ивана Константиновича звучит уже живой, не дипломатический интерес: — А всерьез — как?
Говорю, что узнал об Орлове много нового, для меня важного, кто-что — проверяя собственные впечатления и память — пересказываю. Голованов слушает, то машинально запуская пятерню в гущу волос, то не глядя, наощупь вытаскивая из пачки очередную сигарету. Потом легко подымается, ходит из угла в угол, изредка останавливаясь — подчеркнуть мысль, спросить, остро и требовательно, в ожидании немедленной реакции, посмотреть в глаза.