— Да, удивительный человек! Его похороны ошеломили меня! Опять какой-то душевный урок получил. И — гражданский, наверно! Понимаете, какая чертовщина? Ну, сообщили мне утром — скончался. По-человечески жалко, конечно. Очень жалко. Позвонил редактору, чтоб некролог дали. Потом в детдом позвонил: чем помочь? Справимся, говорят. Ну, и за дела. А на следующий день некролог вышел, и являются «о мне сюда ветераны войны. Человек двадцать пять — тридцать. Большинство — старички. Кто с протезом, с палочками, дышат уж со свистом — уходят люди. Останные, можно сказать. И верите, горло у меня перехватило! Спасители Родины пришли, батьки мои пришли!.. Знаете зачем? Просить, чтобы похоронили его с воинскими почестями. Кручу военкому, а он у нас молодой, все уставы и законы на зубок знает! Говорит, с почестями положено, начиная с полковника. А Орлов, дескать, майор. Ну, дал я ему прикурить!..
Голованов губит по воздуху кулаком с зажатой сигаретой и тут же присасывается к ней, — у меня по разгоряченной влажной спине стекают холодные мурашки.
— Короче: вывели весь наличный военный гарнизон! Четыре офицера из военкомата, во главе с военкомом. И милиция. В парадных формах, со всем оружием, что нашлось. Чтоб с салютом!.. Пришел в детдом — попрощаться, проводить, а туда и не пробиться. Все Загорово собралось. Машин понаехало, два автобуса из Пензы. Прилетели кто откуда — питомцы его! Ну, вижу, — не похороны, прямо манифестация! Да как ударили оркестры, как ударили! И поплыли, понимаете, на бархатных подушечках его ордена! А следом — ветераны, побратимы его боевые. Кто на костылях, с теми же палочками. Седые. И он над ними — в красном гробу, на вытянутых руках. Несут, а малышня детдомовская за коленки за ихние держится. Чтоб хоть так до него дотронуться!.. На кладбище пришли — меня потихоньку в спину выталкивают, к центру: речь давай. Тоже это у нас не было предусмотрено, а чувствую — надо. Встал, оглянулся: ни могил, ни крестов, ни забора — одно людское море! И горько, понимаете, и гордо как-то! Да черт возьми, думаю, дай бог бы, чтобы каждого так проводили! И мыслей-то в голове — никаких больше нет! Да вместо всяких там высоких подходящих слов так и сказанул. Вот, говорю, дорогие, — как на земле жить должно!
Голованов молча ходит, держа в согнутой руке погасшую сигарету; молчу и я, повторяя про себя его фразу, боясь забыть ее и зная, что не смогу забыть: она и должна стать осевой линией, лейтмотивом будущей книги. Не столько по любопытству — сейчас это не так уж важно, — сколько по потребности снять какое-то внутреннее напряжение, спрашиваю:
— Иван Константиныч, а чем Орлов был награжден, как директор детдома?
Крутые скулы Голованова жарко краснеют — так, словно их только что подрали сухой бритвой.
— Отвечать не хочется! — крякнув, признается он. — Некролог подписывал — сам опешил… Значком «Отличник народного образования». Понимаю, и это — признание. Но ведь сколько людей за эти годы у нас в районе орденами отмечено! И я — в том числе… В общем — промахнули. Обидно промахнули. Как же — не сеял, не жал!
Махнув рукой, Голованов останавливается у широкого окна, за которым медленно, нехотя, идет к закату раскаленное июльское солнце, решительно оборачивается.
— Знаете что?.. День у меня сегодня непростой — какой-то прощально-итоговой… Пойдемте-ка ко мне. Живу я в двух шагах. Посидим в саду. И уж коль так, поведаю я вам еще одну историю.
Живет он, теперь уже едва ли не вернее говорить, жил, в каменном, снаружи оштукатуренном и побеленном особняке, похожем на добрую украинскую хату. Из калитки попадаем прямо в сад: многолетние, почти сомкнувшиеся кронами яблони, на коричневых корявых стволах — остатки осыпавшейся извести. Я пытаюсь после жары нырнуть в их зелено-золотистый сумрак. Голованов, засмеявшись, удерживает:
— Давайте хоть для начала с хозяйкой дома познакомлю. И с наследником.
Знакомимся на открытой, выходящей сюда же, в сад, веранде. Супруга Ивана Константиновича, миловидная невысокая шатенка, выглядит чуть старше мужа, чем-то, кажется, огорчена: радушная улыбка дается ей с трудом и тут же исчезает. Сын, тот самый, что любил названивать отцу, требуя «секатала лакома», — бойко сообщает, что его зовут Игорем, взглядывает из-под отцовских черных резких бровей карими материнскими глазами.