Я думаю о Сиддхартхе, который не побоялся своих видений. Он находил их поучительными. Может быть, его история окажется поучительной для меня.
В ту ночь, когда Сиддхартха был зачат, его мать видела сон, который прорицатели восприняли как знак его необычной, исключительной судьбы. Когда мальчик родился, его отец, желавший изменить судьбу сына, запер его во дворце. В течение двадцати девяти лет он счастливо жил там, не ведая о развращенности времени и человеческой натуры.
Но однажды, когда Сиддхартха ехал в своем экипаже, он увидел человека, который шел, опираясь на палку; его спина была скрючена от трудов и страданий. Мальчик спросил возницу, что случилось с этим человеком, и тот ответил, что тот состарился, как это бывает со всяким. В другой раз мальчик мельком увидел человека, покрытого язвами. И снова ему ответили, что в этом нет ничего необычного. Этот человек каждую ночь приходил к Сиддхартхе во сне.
В третий раз случилось так, что они проезжали мимо траурной процессии. Сиддхартха удивился неподвижности лежавшего на погребальных дрогах человека. Он был так же неподвижен, как лев, вырезанный на фризах из песчаника во дворце; казалось, он даже не дышал. Когда возница объяснил, что таков обычный конец людей, Сиддхартха огорчился.
Наконец, однажды он увидел священнослужителя, лицо которого в своем безграничном равнодушии было похоже на лицо мертвеца, и Сиддхартха понял значение четырех неожиданных встреч. В тот же день он ушел из дворца, надев шафрановую одежду отшельника.
Так заканчивается эта история, но не выдумка ли рассказанное в ней? Как можно объяснить, что двадцать девять лет Сиддхартха прожил в неведении? Ясно, что это ложь. Даже во дворце он не мог не заметить признаков угасания. Розы в саду должны были вянуть.
Руки его няни, которые с нежностью растирали его тело, должны были измениться: вены — выступить, морщины на запястье — углубиться.
А что те четверо мужчин, которых Сиддхартха видел мельком из окна своего экипажа? Это тоже выдумка. Вопрос в том, кто и зачем это придумал. Возможно, все они — калека, прокаженный, мертвец и священнослужитель — были призраками, созданными богами, чтобы научить его. А может, Сиддхартха сам придумал их, как мы придумываем слова только для того, чтобы быть обманутыми их двусмысленностью, неопределенностью их значения.
Сейчас мне это ясно. Мир внутри стен дворца Сиддхартхи был не менее фальшивым, чем тот, который он увидел, убежав из своей тюрьмы. Цветы в его саду так же не имели запаха, как красные цветы мандаравы, которые падали с неба, когда он читал сутры. Террасы, по которым он бегал босиком, были выложены хрусталем и ляпис-лазурью. Башни, на которые он взбирался, — такими же высокими, как башни Города-Призрака, над которыми развеваются знамена.
Это был мир метафор, мир преувеличений и неопределенных чисел. Мир внутри других миров, обманывающий редким эхом и ослепляющий яркими бликами своих зеркал. Мир, в котором правда так же иллюзорна, как ложь, где любовь — такая же опасная привязанность, как ее противоположность. Это мир драконов, монахинь и призраков; мир маленьких правителей и поворачивающих колесо судьбы ученых мужей. Мир, от которого Сиддхартха не освободился до тех пор, пока его душа не сгорела в пламени и он не перешел в царство, где не остается ничего.
Меня обвинили в таком вероломном поступке, что я едва могу поверить в это. Какая от этого мне выгода? В этом нет никакого смысла, но удар по мне нанесен. Я чувствую это, когда спускаюсь вниз в залы и встречаю устремленные на меня пристальные взгляды. Я слышу это в злобных перешептываниях. Они везде, эти шептуны, я слышу их даже тогда, когда закрываюсь в своих комнатах. От их дыхания колышутся занавеси; от их упреков скрипят ставни. Они присутствуют в моих снах, и, когда по утрам светлеет, они, в свою очередь, становятся более назойливыми, и я никуда не могу от них деться.
Но я должна сохранять спокойствие. Если я не буду спокойной, это воспримут как свидетельство моей вины. Я должна кланяться, улыбаться, владеть своим голосом; я должна быть благоразумной, сдержанной и осмотрительной, соблюдать приличия; я должна уступать — подчиняться тем, кто будет причинять мне вред. А сколько здесь тех, кто желает мне зла! Я чувствую их недоброжелательность.
Как страстно я хочу пойти к Масато, чтобы он успокоил меня. Но я не могу рисковать; кроме того, я боюсь, придя к нему, обнаружить, что он так же недоверчив и подозрителен со мной, как и другие. Даже Даинагон настроена против меня, а ведь он обязательно услышит разговоры, которые испортили ее отношение ко мне.