Я не знаю точно, кто это был, но, без сомнения, кто-то из слуг, кому заплатили. Ночь была подходящей для кражи, потому что мы все отсутствовали.
Почему я не предусмотрела такую возможность? Изуми не испытывает угрызений совести, и мне следовало знать, что она может опуститься до кражи.
Я вернулась в комнату. Там царил страшный беспорядок. Бумаги и свитки раскиданы по полу, моя копия Сказок Изе, подаренная мне братом на двадцатилетие, была порвана в клочья, коробки с одеждой и лентами перевернуты вверх дном, белый пепел из жаровни рассыпан по всей комнате. Какое счастье, что она не устроила пожар!
Я отослала свих горничных в соседнюю комнату и стала наводить порядок сама, потому что не знала, что может оказаться среди разбросанных вещей, и, кроме того, была уверена, что они поддадутся искушению посудачить о случившемся.
Моя одежда вконец испорчена. Собирая бумаги, разбросанные по столу, я второпях опрокинула чернильницу и забрызгала все вокруг чернилами. Даже на коже у меня были черные пятна. И после многократного мытья рук на них все еще оставались пятна, как от оспы. Кувшин для воды из китайского фарфора опрокинут и разбит вдребезги. Черепаха на его горлышке раскололась надвое — дурное предзнаменование.
В моих письмах копались, хотя ничего не пропало, насколько я могла судить. К счастью, те, что имели для меня особое значение, были надежно спрятаны. Листки с этими записями я тоже хорошо припрятала, но у меня сердце упало, стоило о них подумать.
Однако мне причинили большой ущерб. Именно в тот день я писала письмо Канецуке. Письмо мне не понравилось, я разорвала его на мелкие кусочки и бросила в корзинку. Я очень торопилась одеться к танцам и не стала тратить время на то, чтобы сжечь их. Встав на колени, я попыталась собрать обрывки, но обнаружила, что большая их часть исчезла.
Почему она не взяла все? Почему она не спрятала корзинку в складках одежды и не отнесла своей госпоже изобличающее меня свидетельство? Могу представить себе улыбку на лице Изуми, когда, сложив кусочки, она прочитает строки, полные упреков и мольбы… Очевидно, служанке плохо объяснили ее задачу. Когда она придет в следующий раз, станет действовать более предусмотрительно.
Уже утро, а я совсем не спала. Я отказалась от завтрака и потратила два часа на то, чтобы прибрать в комнате. Я не могла найти свою копию Каифузо. Может быть, по собственной прихоти она взяла и это? У этой книги была прелестная обложка из голубого муарового шелка… Как я ненавижу обнаженные чувства! Чувствую себя птицей в клетке, которую вынесли на базар для продажи и в которую тычут грязными пальцами.
Юкон и другие служанки оставались в прихожей, не осмеливаясь беспокоить меня. Я знала, что новость о происшествии распространится по дворцу, подобно чернильному пятну на моем столе. Я должна взять себя в руки, чтобы не доставить своим врагам удовольствия видеть мои страдания.
Теперь мне стало понятно, почему Изуми так посмотрела на меня в Храме Камо в ту ночь, когда вор прокрался ко мне в комнату.
Я стояла под купой кедров около первого моста у Верхнего Храма. Был поздний вечер, падал легкий снег, снежинки кружились в свете факелов, которые несли мужчины. Я дрожала от холода, несмотря на то что на мне был толстый халат. Стоявшие рядом женщины чувствовали себя так же. Чтобы согреться, мы сбились в кучу, как животные на пастбище, и наше дыхание, перемешиваясь с дымом факелов, поднималось высоко к ветвям кедра.
Танцоры пошли по мосту, и вскоре мы увидели первых из них. Почему они так испугали меня? Ножны их мечей сверкали в свете факелов, на лицах застыло каменное выражение. За ними двигались музыканты, звуки их флейт сливались с журчанием потока.
Какими холодными кажутся звуки флейт зимней ночью! Холод принизывал меня до костей. Я припомнила историю, рассказанную мне Канецуке, о капитане внутренней стражи дворца, который однажды возглавлял процессию танцоров в Камо. Он упал с лошади и сломал шею. Говорили, что его призрак обитал в водах потока под мостом около Верхнего Храма. Я поежилась.
Интересно, не придумал ли Канецуке эту историю только для того, чтобы напугать меня?
Хлопья снега налипли мне на щеки, и я подняла руку, чтобы вытереть их рукавом. Я повернула голову, заметив стоявшую неподалеку Изуми. Она наблюдала за мной. Когда наши взгляды встретились, она подняла подбородок и улыбнулась. Это была особенная улыбка, озаренная потаенным знанием. Она заставила меня покраснеть и почувствовать смущение. Я отвернулась, глядя на проходившую мимо процессию. Какими гордыми и напыщенными казались эти люди, наряженные в весенние одежды цвета зеленой ивы. Их головы были украшены венками из бумажных глициний, таких же искусственных и фальшивых, как улыбка Изуми и история, рассказанная Канецуке.