Я посмотрела вниз по направлению к замерзшей реке и увидела Изуми, стоявшую рядом с императрицей. В своих одеяниях цвета сливы они казались похожи на сестер. Их силуэты четко вырисовывались на фоне снега, как вырезанная и наклеенная на белую бумагу аппликация. Лицо Изуми было повернуто вполоборота ко мне, я напряженно прислушивалась, пытаясь понять, что она говорит… Но тут ко мне подбежала раскрасневшаяся от мороза Бузен и показала найденные ею ростки петрушки.
На обратном пути мы сделали остановку в рощице белых сосен, и все кинулись откапывать свежие побеги, которые пробивались сквозь снег.
Когда-то я верила в эти зеленые талисманы. Я верила, что весенние травы сделают меня сильной, верила, что благодаря этим росткам моя жизнь будет такой же долгой, как сосны. Но теперь я более цинична, а может быть, просто устала. Я села в экипаж, согревая собственным дыханием пальцы, и увидела двух женщин, которые пытались вырвать с корнем маленькое деревце. Оно цеплялось за землю, подобно молодой девушке, которая не хочет расставаться со своим возлюбленным. Наконец они рассмеялись, оставили свои попытки и зашагали в лес.
Я закрыла глаза и перенеслась мыслями в Акаси: такое же там безоблачное небо, как здесь, пошел ли он в лес или остался дома и читал?.. Я видела его руки, державшие книгу, следила за тем, как он переворачивал страницы.
Голос императрицы возвратил меня к действительности. Она прогуливалась вместе с Изуми, их тени, длинные, сине-черные, как их волосы, скользили за ними по заснеженной тропинке.
Я, должно быть, пошевелилась, потому что императрица заметила меня и помахала мне веером.
— Ах, — сказала она, обнажив в улыбке черные, как ее тень, зубы. — А вы не занимаетесь сбором ростков! Вы, должно быть, уверены, что ваша жизнь и без этого будет долгой.
Я хотела ответить достойным каламбуром, но была настолько сбита с толку очарованием Изуми, что просто рассмеялась. В морозном воздухе мой смех прозвучал жалко и фальшиво.
Что-то промелькнуло на лице Изуми — холодная насмешка, полуприкрытая веером из необходимости скрыть ее в присутствии императрицы.
— Да, — сказала Изуми, — она уверена, что будет жить долго, как и в том, что прекрасна.
Ее жестокие слова звучали у меня в ушах всю обратную дорогу и омрачили очарование поездки.
Сегодня после обеда я рылась в шкафу и отыскала свой веер из дерева магнолии. Он завалился за стопку свитков. Пурпур бумаги выцвел и был весь покрыт паутиной.
Минуло три лета, как он подарил его мне.
В то время я жила во временном домике вне Дворца, чтобы быть ближе к императрице, которая болела. Это было старое здание с зеленой черепичной крышей. Со стороны сада решеток на нем не было — только бамбуковые циновки. То лето выдалось очень жарким, и черепица на крыше раскалялась от горячих солнечных лучей. По ночам в домике было очень душно.
Обычно мы лежали у входа, Канецуке и я, ожидая дуновения воздуха. Мы жгли благовония, чтобы отогнать комаров; однажды вечером в щель приотворенной двери влетел рой шершней, и один из них укусил Канецуке в плечо. Иногда перед непогодой занавески поднимали, и мы могли вдыхать аромат роз и желтых дневных лилий, доносящийся из сада. Когда начинался дождь, мы ложились на спину и наслаждались звуком падающих капель; наши тела были неподвижны.
Мы были счастливы тогда. Он говорил, что никогда никого не любил так, как меня. И я верила ему.
Как-то утром я плакала, потому что он отправлялся на два месяца в поездку по южным провинциям. (Как опасно влюбляться в посланника, который каждое утро просыпается с новыми намерениями, в то время как мы должны довольствоваться одними и теми же зелеными шторами и продымленным потолком.) «Уверен, это не настоящие слезы», — поддразнивал он меня.
Это была наша обычная шутка. Когда он плакал, я говорила ему, что он совсем как лживый Хейчу, который старался вызвать сочувствие своей возлюбленной, выливая себе на лицо воду из спрятанной в рукаве бутылки. Однажды возлюбленная Хейчу обнаружила, каким жутким обманщиком он был, она пришла в ярость и вместо воды налила в его бутылку чернила. Когда он в очередной раз смочил лицо жидкостью из бутылки, она поднесла ему зеркало и сказала:
— Ты уже доказал мне, какой ты обманщик, но могу ли я вынести это: твое лицо выпачкано чернилами, ты что, женился на другой?
Эта история — притворные слезы, ложь, выпачканное чернилами лицо — стала символом наших бурных отношений.
Я заставила его пообещать, что он будет писать мне. Я хранила его письма в коробке, обитой желтой парчой, а когда он уезжал, раскладывала их перед собой на полу и изучала, как предсказатель будущего изучает ведомые лишь ему знаки и символы.