Я положила веточку камелии в пустую нишу для картины и вспомнила о ветках аниса, которые преподнес мне Масато. Какие они были гладкие и нежные! Аромат этих священных веток напоминал мне о Канецуке. Я подумала о статуе, которую Масато видел в храме в Утай, статуе бодхисаттвы Манджушри верхом на льве, бока которого вздымались и опадали, как будто он был живым существом.
Потом мне пришло в голову, что священна в храме только его пустота. Все другое избыточно.
Я легла на циновки и погрузилась в ожидание. В темноте — фитили в лампах уже сгорели — страхи, которые мне удалось вытолкнуть за пределы сознания, вылезли наружу, как сорняки в неухоженном саду. Он не придет. Он передумал. Его матери стало хуже, и она попросила его остаться с ней, завтра он пришлет с гонцом записку. На него напали разбойники (ведь Рюен рассказывал мне истории о пустынных дорогах около горы Хией), и он лежит теперь на обочине, истекая кровью.
Какие ужасы представляются человеку в темноте! При свете солнца они блекнут и исчезают, но ночью принимают угрожающие размеры.
Должно быть, я все-таки заснула, потому что, когда он коснулся моей щеки, я вздрогнула от испуга. Он зажег лампу, и я увидела его лицо, участливое и утомленное.
— Извини, я так поздно. — И никаких объяснений. — Ты согрелась? Огонь уже погас.
— Нет, — сказала я, и, скользнув в постель, он лет рядом со мной.
— У тебя холодные руки, — сказала я ему и засунула их себе под одежду. Он поцеловал меня, и я потянулась к его лицу. Я дотронулась до его щек и ощутила их мягкость, взъерошила его волосы — они еще хранили холод после долгого путешествия. — Ложись на меня. — Он послушался (всегда ли он был таким покорным?). — Не так, всей своей тяжестью. — И он сделал, как я сказала. Мне приятно было чувствовать его на себе, хотя он сдавил мне грудь и я едва могла дышать.
Он снова поцеловал меня и перевернул на бок, так что Мы оказались лицом к лицу в полутьме, никого рядом, кто мог бы подслушать нас. Не было слышно ни звука, кроме шума потока.
— Итак, — спросил он, откидывая со лба мои волосы, — чем тебя обидели?
Я рассказала ему все. Разве я могла поступить иначе? У меня больше никого не было. Я рассказала ему о своем обмане, о придуманной Изуми истории (он не сказал, слышал ли он ее, я могла лишь догадываться), хотя опустила подробности о сорочке цвета лаванды и о письмах Канецуке. Почему? Возможно, потому что не хотела, чтобы он знал, сколько всего у меня накопилось, и не хотела заставлять его ревновать.
Когда я закончила, он лег на спину и уставился в потолок, оттуда раздавался неясный шорох: то ли по крыше лазили птицы или белки, то ли какие-то другие существа.
— О чем ты думаешь? — спросила я.
Он не ответил.
— Ты рассержен.
— Нет, я думал о том, как легко сломать жизнь. — И я поняла, что он имел в виду жрицу и Садако.
— А твою жизнь я тоже сломаю? — спросила я с изрядной долей горечи.
— Не думаю, — ответил он. — Но ты могла бы попробовать.
Фитилек догорел, и мы некоторое время лежали в полной темноте, не говоря ни слова.
— Я не верю в покаяние, — сказала я.
Он засмеялся:
— Неужели?
— Люди каются, потому что хотят получить прощение. Они ожидают воздаяния.
— Прощение не является воздаянием. Это подарок.
— Но ты не отпустил бы мне грехи, разве не так?
— Это не в моей власти.
— Как и предсказать будущее, — поддразнила я, припомнив наш разговор в Хаседере.
— Именно так.
— И ты бы не простил меня?
— Возможно, нет.
— Но ты ведь понимаешь, почему я сделала то, что сделала? Я имею в виду, распространила слухи.
— Предполагаю, ты думала, что делаешь это ради любви или из страха потерять ее. Но я считаю, что здесь примешана гордость.
— Разве? — спросила я, стараясь, чтобы он не подумал, что я защищаюсь.
— Ты могла бы все повернуть назад. Я имею в виду твои — клеветнические измышления.
— Как?
— Ты могла бы пойти к императрице и признаться ей, что слухи о Канецуке и Садако — ложь.
— Но в истории Изуми это подразумевается. Однако там сказано, что я распространила и ложные слухи о жрице, а это неправда.
— Значит, ты использовала ее как ширму, чтобы скрыть свою вину.
— Но я не могла пойти к императрице и все ей рассказать. Я бы выглядела жестокой.
— Конечно.
— Но люди уже шушукаются обо мне! — Я заплакала. — Видел бы ты, как они смотрят на меня! Как на сумасшедшую.
— Как на госпожу Хен, — тихо сказал он и погладил меня по щеке.