Я села.
— Никогда, никогда не называй меня так, — сказала я. Я до сих пор помнила день, когда Канецуке прислал мне белый веер, на котором были нацарапаны слова: «Моей дорогой госпоже Хен».
— Извини, — сказал он. Думаю, он сказал это искренне, потому что продолжал целовать меня, даже когда я плакала. У него были соленые губы и нежные руки.
Он перегнулся через меня, придвинул лампу ближе и вытянул фитилек. Потом сказал характерным для него торжественным и серьезным тоном:
— Дай мне посмотреть на тебя. Совсем немного, — и развязал у меня на поясе сорочку и задрал ее мне на голову.
Я перевернулась, замерзшая и униженная, уткнулась лицом в циновку. Как это ужасно, когда тебя видят без одежды! Я чувствовала себя, как гусеница, которую вырвали из шелкового кокона.
— У меня столько изъянов, — протестовала я, постель приглушала мой голос.
— Разве? — спросил он, поглаживая меня по спине.
— Да.
— Тогда дай посмотреть, — сказал он и перевернул меня на спину. Я закрыла глаза и задрожала от смущения.
— Нет, я так не думаю, — сказал он. — Ничего такого, о чем следовало бы говорить.
— Но у меня другие недостатки, — ответила я, не открывая глаз.
— Возможно, — он ласкал мою грудь.
— Ты не должен доверять мне.
— Я и не доверяю. — Он припал к моей груди, как ребенок.
— Ты сделаешь ошибку, если полюбишь меня, потому что я люблю другого.
— Я знаю. — Его руки скользнули мне на поясницу, он приподнял меня и стал целовать все изгибы и впадинки моего тела.
Потом я лежала у него на груди и моя голова покоилась у него на плече. Я смотрела на желтые занавеси, а он гладил мои волосы.
— Ты никогда не скажешь, что любишь Меня, правда?
Ответа не последовало, но он продолжал гладить мои волосы.
— Даже если бы ты любил меня, ты бы никогда не сказал об этом, ведь так?
Он по-прежнему молчал.
— Я тоже не скажу тебе, что люблю, — произнесла я, обращаясь к желтой занавеске.
— В таком случае мы квиты, — проговорил он.
Как эти его слова ранили меня! До сих пор была игра. Я крепко держала в руке камень, не зная, черный он или белый и есть ли у меня шанс на выигрыш.
— Раз так, — я сделала глубокий вдох, — поведай мне что-нибудь философское.
Он рассмеялся:
— Что ты имеешь в виду?
— Если ты не намерен говорить со мной о любви, поговорим о чем-нибудь еще.
— Я думал о том, что хотел бы быть тем, кто перенесет тебя через Гору Смерти.
Значит, в своей спокойной немногословной манере он признавался, что хотел бы быть моим первым любовником.
— И я была бы такой же легкой, как мои грехи?
— Значительно легче.
— Но у тебя было больше возлюбленных, чем у меня, — сказала я, не рассчитывая на ответ.
— Лучше не говорить об этом, разве не так?
— А если ты понесешь меня к реке Трех бродов, какой из них мы будем переходить?
— Без сомнения, самый глубокий.
— Зачем ты привез меня сюда? — спросила я. — Ведь не для того, чтобы сделать лучше?
— Я не знаю.
— А ты сожалеешь о том, что увидел все мои недостатки?
— И да, и нет.
— А что твоя книга предсказаний говорит о нас? Ты, наверное, уже поинтересовался?
— Она говорит, что во всем виновата ты. — Он повернул к себе мою голову и снова поцеловал меня, и я изо всех сил прижалась к нему, так, чтобы у него перехватило дыхание.
— Это твоя вина, — проговорил он в такт нашим любовным движениям. — Это твоя вина. Это твоя вина. Это твоя вина.
Как мы провели остаток этих трех дней? Я уже забываю. Я вижу его в ванне, тело изнуренное, как призрак. Думаю, это был второй день, не первый. Я представляю себе его лицо в то время, когда мы лежали в саду под сливовым деревом. Его прикрытые веки были полупрозрачны, как опавшие лепестки. Не могу припомнить, тогда ли он сказал мне, что я напоминаю ему его умершую в девять лет сестру, или это было утром следующего дня.
Я хотела бы иметь такой длинный свиток, чтобы на нем уместилось все: те слова, которые мы произносили, и те, которые мы подразумевали, и наше молчание. Я бы перечитывала написанное тогда, когда уже не могла бы его видеть, когда бы он так переменился, что я бы его не узнала.
В наш последний день после обеда мы отправились пешком через заросший сад к тому месту, где бегущий среди обнаженных горных пород поток устремляется в долину. Там, где тропинка круто шла вверх или вниз, он нес меня на руках. Мы отдохнули около ручья на гладком камне, над которым склонились ветви кленов. Листья на деревьях только начали распускаться, поросшие мхом скалы по берегам потока окаймляли выгнутые дугой ветви кустистых роз.