Нет необходимости признаваться императрице в своей вине. Пусть она сама сделает выводы из истории, сочиненной Изуми.
Пусть сама решает, являюсь ли я лгуньей или Изуми ложно обвинила меня. Если она пригрозит мне удалением от двора, я буду уверять ее в своей невиновности. Не имеет значения, каким образом.
Император не простит своих дочерей, независимо от того, виноваты они на самом деле или нет. Это яснее ясного.
Холодно и мрачно. Дует холодный северный ветер; небо сплошь заволокло облаками, кажется, что день превратился в ночь.
Юкон уехала навестить свою мать. Опасаясь моих выходок, слуги избегают меня, но я не жалею об этом.
Я разложила на полу письма Канецуке, написанные на бумаге цвета травы, цветочной пыльцы, пыли, сирени, облака. Бумага живая, как любовь: желтая, зеленая, розовато-лиловая. Белая, как гнев, бумага: толстые, негнущиеся листы, слова жестокие и грубые.
Парчовая сумка едва ли сможет вместить их все. Желтый шелк хранит следы моих пальцев, нитки вытянуты.
Письма Масато я храню в другом месте, будто один мужчина может осквернить другого. Канецуке темен, как земля, Масато светел, как вода. Один заключен в глиняную форму, как благовоние, состав которого мне неизвестен; другой скользит по гранитным скалам, течение его мыслей столь быстро, что их невозможно удержать.
В третьем месте (оно должно остаться необнаруженным, и оно самое вместительное) лежат неотправленные и возвращенные письма. Я никогда их не перечитываю. Мне противно к ним прикасаться, тем не менее я храню их.
Я подняла с пола одно письмо. Оно тонкое, ярко-красное; скоропись поразительно красива. Он написал его в такой же темный, как сегодня, день — в день затмения.
Это случилось за три года до нынешней осени. Тогда он любил меня. Перечитывая это письмо сейчас, я убеждаюсь в этом так же, как была убеждена в те краткие мгновения, когда солнце исчезло.
В то утро он пришел ко мне, несмотря на предзнаменования. Предсказатели говорят, что путешествовать во время затмения опасно. Следует остаться дома и закрыть ставни. Нужно затаиться, опасаясь несчастий, до тех пор, пока тень не уйдет.
Он пришел в час Лошади, при свете дня, когда солнце сияло вовсю и листья во дворе пламенели, как кровь. Увидев его, такого самоуверенного, гордого в своих пышных одеждах, мои служанки рассмеялись — тогда они терпимо относились к моим приступам безумия и не пугались их. Я пригласила его войти, и он вошел, смеясь, с охапкой астр и валерианы, будто надеясь, что их благоприятные цвета отведут подстерегавшие нас несчастья.
— Уходите! — Махнув рукой, он прогнал Юкон и других женщин. — Если в день затмения солнца тебя увидят с мужчиной, это сулит несчастье, — сказал он. Они выскользнули из комнаты, заговорщически улыбаясь и перешептываясь, и оставили нас одних.
Как мы провели это время? Мы играли в го, его фишки наступали на моей половине, а мои — на его. Он пел для меня. Я читала ему написанную мной историю о ныряльщице и ее сыне. (Я никогда не рассказывала ему о собственном сыне, но некоторый налет таинственности в той истории, думаю, мог заставить его задуматься.)
Но самое лучшее мы отложили на потом, на то время, когда свет померк. Половину любовного наслаждения составляет предвкушение, и мы терпеливо ждали. Мы отдернули шторы таким образом, чтобы свет полосами падал на пол. Все утро эти полосы ползли по полу вслед за солнцем. Затем — это произошло очень медленно, так что мы не сразу поняли, что случилось, — световые пятна исчезли. Возможно, дело было в облаке, которое заслонило солнце и помешало луне исполнить свое предназначение… но, выглянув наружу, мы увидели, что небо чисто. Солнце светило так ярко, что глазам было больно смотреть на него.
Над дворцом повисла тишина. Все утро до нас доносились звуки шагов, голоса, звон гонга, шарканье метлы. Вместе с померкнувшим светом эти звуки прекратились. Все замерло в тяжелом ожидании, как будто даже пауки в своей паутине предвкушали появление луны.
И она выплыла — очень медленно. И мы, как луна, действовали в соответствии с нашими планами: мы заключили пари, что поглотим друг друга так же быстро, как тень поглотит солнце.
Удалось ли нам задуманное? Я не уверена, но к тому времени, как мы вернулись к действительности, на полу снова появились полосы света — может быть, уже несколько часов назад, мы этого не знали.
Когда всеобщая тишина была нарушена и мы возвратились в мир слов, нам казалось, что, возможно, именно наша любовь явилась той силой, что возвратила солнцу полноту его сияния. И еще некоторое время после описанных событий мы с детской наивностью верили в это.