за стол и стал усиленно вспоминать. "Странно, -- подумал он, -- вроде я
что-то забыл. Ах, да. Пол... Кто таков? Человек-загадка. Молчун. На пленке
нет ни одного его высказывания. "А я-то хорош! До сих пор не поинтересовался
этой личностью!.."
Лансдейл встал, открыл сейф и достал личное дело. С фотографии на него
смотрело невыразительное, какое-то усталое лицо человека, которому далеко за
сорок. Сын фордовского служащего... Окончил Западный университет... В графах
"Сведения о работе", "Награды, поощрения" -- ничего примечательного. Под
рубрикой "лояльность" -- политикой не интересуется, голосует за демократов,
по убеждениям -- либерал, в коммунистических организациях и находящихся под
их влиянием обществах не состоял, хотя, будучи студентом, участвовал в
беспорядках...
"Все ясно и ничего непонятно", -- мрачно усмехнулся начальник секретной
службы и почувствовал большое желание повидаться с "молчуном" с глазу на
глаз. Он разыскал номер его домашнего телефона и позвонил.
-- Простите, мэм, -- сказал он, услышав знакомый голос, -- я хотел
сказать: если вам так нужно, можем ненадолго отпустить вашего мужа домой.
-- Мой бедный сын и я будем вам очень признательны...
Всякая идея может осуществиться, когда задумана ко времени. Такой
счастливой идеей, по всей вероятности, явилась и эта, родившаяся сейчас в
голове начальника секретной службы "Юнайтед стил корпорейшн"...
С некоторых пор искусный нейрохирург и талантливый радиоинженер стал
все сильнее ощущать недовольство занимаемым им "местом под солнцем". Все
чаще казалось ему, будто коллеги "обходят" его, а он, давно разменявший
пятый десяток, задерживается на вторых ролях. "А все потому, -- думал Пол,
-- что я слишком нерешителен, напрасно подавляю свое честолюбие, разыгрывая
этакого благородного подвижника науки..."
В самом деле, Пол был высокого мнения о своих способностях. Даже
Притта, чьи идеи он всего лишь помогал реализовывать, считал нисколько не
талантливее себя. А мысль, что Притт на десяток лет моложе, временами будила
в нем глухое чувство досады на самого себя, "сидящего в затишке". Пол ни
минуты не сомневался в способности заменить Притта, взять его роль в
ведущемся эксперименте. Свое действительное положение в научной группе
объяснял лишь гипертрофированной скромностью, каким-то, по его выражению,
"дурацким" стремлением не вырываться вперед. И в то же время назвать все это
просто черной завистью -- значило бы игнорировать весь сложный комплекс
чувств, терзавших человека недюжинных задатков.
Вот в каком отношении можно сказать о своевременности идеи, осенившей
Лансдейла -- попытаться приобрести живого осведомителя, который был бы
надежнее всех хитроумнейших приборов. Человек, на которого интуитивно пал
его выбор, был уже морально подготовлен к восприятию этой идеи. Мало того,
как все люди нерешительные, колеблющиеся, он, наконец, решившись, утратил
обычную осторожность и выложил начальнику охранки больше того, что тот мог
ожидать...
Их разговор состоялся после того, как Лансдейл позвонил Притту и
сказал, что по просьбе жены Полу разрешено покинуть до вечера лабораторию. А
для большей безопасности он, Лансдейл, сам будет сопровождать его в больницу
к раненому сыну. Лансдейл был не настолько глуп, чтобы в качестве платы за
сотрудничество предложить этому человеку просто энную сумму.
Нет, он затронул куда более чувствительную струну. Для начала он
постарался расположить к себе "молчуна", а затем удачно выбрал момент беседы
и взял с него слово джентльмена -- держать при себе то, о чем он сейчас
сообщит.
-- С некоторых пор по определенным мотивам корпорация не может
полностью доверять доктору Притту, -- сказал он тихо, почти шепотом. --
Очевидно, придется подумать о преемнике. Правда, научные кадры --
прерогатива мистера Майкла. Но, вы сами понимаете, дирекция Научного центра
не может не считаться с политической характеристикой нанимаемых ученых. А
это уже в нашей компетенции. Не хочу скрывать от вас: если запросят -- мое
ведомство готово выдать вам карточку Патриота Соединенных Штатов.
Когда начальство приглашает, чтобы побеседовать об укреплении
руководящих кадров, сердце у приглашенного сжимается сладким предчувствием.
И хотя сидит он, потупив очи -- сама скромность, грудь его в это время
распирает гордыня. "Или сейчас, или никогда!" -- вспотели ладони, в сознании