Войнович Владимир
Роман
Владимир Войнович
РОМАН
A NOVEL
(english version)
(Трагедия)
Недавно я написал трагический роман из жизни эмигрантов. Роман называется... Впрочем, я не помню, как он называется, я загляну в рукопись и название впишу позже.
Хотя я писал этот роман примерно два с половиной года, не могу сказать, чтобы я очень уж напрягался. Работа шла, в общем, легко. Стоило мне написать одну строку, как в моем воображении всплывала сразу другая, а за другой третья. Никаких трудностей в описании природы или состояния героев я не испытывал, да и сюжет развивался как бы сам по себе.
Сюжет, между прочим, простейший. Русский писатель-эмигрант обнаруживает, что жена ему изменяет с его ближайшим другом художником. Он устраивает скандал, ей ничего не остается, как уйти к художнику. Как только она ушла, он понимает, что не может жить без нее ни секунды. Он ей звонит, и она немедленно возвращается, потому что не может жить без него. Но, вернувшись к нему, она понимает, что не может жить без художника. Положение осложняется тем, что писатель и художник не могут жить друг без друга. Все трое проклинают друг друга, попрекают и объясняются в любви. Они пытаются разрешить проблему по-разному. То писатель выгоняет ее из дому, то художник. Иногда она уходит сама от одного к другому. Иногда уходит от обоих. Иногда писатель, бросив их обоих, куда-то уезжает, но, не выдержав, возвращается. Другой раз уезжает художник. Потом они решают жить втроем и живут, страдая от ревности и ненависти. Потом понимают, что они вообще все должны разойтись. Дело кончается тем, что они собираются в мастерской художника все трое в строгих вечерних туалетах. Они ставят пластинку Шуберта и при свечах пьют шампанское. Шампанское, конечно, отравлено.
В двух словах такой вот роман. Я поставил точку примерно месяц назад и тут же отнес рукопись издателю.
Вчера издатель пригласил меня к себе. Мы сидели в мягких кожаных креслах у него в кабинете, увешанном портретами его лучших авторов (мой портрет, разумеется, среди них), нас разделял только журнальный столик, на котором заглавием вниз лежала какая-то книга.
Прежде чем начать разговор, издатель предложил мне что-нибудь выпить: кофе, коньяк, виски, пиво. Я попросил кофе. Он выглянул за дверь и распорядился. Секретарша внесла кофе и удалилась.
Помешивая кофе, издатель посмотрел на меня внимательно и сказал:
- Слушайте, Владимир, вы написали потрясающий роман!
- Да, - сказал я смиренно, - я тоже так думаю.
- Когда я его перечитывал, я плакал.
- Я тоже,- признался я.
- А последняя сцена, когда они при свечах и слушая Шуберта пьют отравленное шампанское, грандиозна. В мировой литературе ничего подобного не было.
- Да, - согласился я, - мне тоже так показалось.
- Но, Владимир, послушайте меня внимательно. Дело в том, что этот роман мы уже напечатали два с половиной года назад.
- Вы его напечатали до того, как я его написал? - удивился я.
- Нет, нет. До такой изощренности наша техника еще не дошла. Два с половиной года назад вы написали этот роман, а мы его напечатали. Он шел с очень большим успехом, на него была отличная пресса вы получили за него премию и при получении ее выступили в замечательной речью.
- Этого не может быть, - возразил я. - Неужели вы думаете, что я уже не помню, что написал?
- Я ничего не думаю, - сказал он со вздохом. - Но вот вам ваша рукопись, и вот вам ваш роман в напечатанном виде. - Он перевернул лежавшую на столе книгу и протянул мне.
Мне стало нехорошо. Я увидел, что напечатанный роман, так же как и рукопись, называется... Сейчас я не могу вспомнить, как он называется, но потом посмотрю и скажу. Расстроившись, я положил в портфель книгу и рукопись и ушел домой, забыв попрощаться о издателем. Дома я положил перед собой книгу и рукопись и стал сравнивать. Когда я читал это, я плакал.
Интересно, что я не просто написал слово в слово тот же самый роман, под тем же названием и с тем же самым количеством глав и слов, но даже знаки препинания везде стояли одни и те же. Это тем более удивительно, что знаки препинания я обычно ставлю где попало.
Всю ночь я проплакал. Я плакал над постигшим меня ужасным несчастьем. Я думал, что же это случилось? Ведь я еще не так стар, чтобы быть пораженным столь глубоким маразмом. Два с половиной года изо дня в день, не разгибаясь, я писал этот роман страстно и вдохновенно. Я выкурил тысячи сигарет и выпил цистерну кофе. У меня все так хорошо получалось, я то смеялся над своей выдумкой, то обливался слезами, то хлопал себя по колену, восклицая: "Ай да Пушкин, ай да сукин сын!" И что же?
К утру я решил, что, как только встану, немедленно пойду к доктору. Конечно, болезнь зашла далеко, но все же есть от нее какие-то средства, антисклеротин какой-то или как это там называется. Уже светало, когда я все же заснул.
Проснувшись, я свой визит к доктору решил отложить. Я подумал, ладно, я потратил два с половиной года впустую, ну и черт с ними. Жалко, конечно, но я не буду тратить время на визиты к докторам, а сразу же примусь за новый роман. Тем более что у меня есть потрясающая идея, которую я вынашивал уже два с половиной года. Сюжет простейший. Русский писатель-эмиг-рант обнаруживает, что жена ему изменяет с его ближайшим другом художником. Он устраивает ей скандал, она уходит, происходят разные другие коллизии (я еще не все придумал), и дело кончается тем, что все трое собираются в мастерской художника, ставят пластинку Шуберта и при свечах пьют отравленное шампанское.
Собственно говоря, у меня уже все продумано, и года через два - два с половиной я, пожалуй, это роман закончу.
1984, Штокдорф