Подойдя к правому из комодов, он открыл дверцу и достал две рюмки.
- Нe был у вас почти три года, - заметил Роман, усаживаясь поудобней, - А вроде в вашей обстановке ничего не переменилось.
- И слава Богу. Терпеть не могу каких-либо перемен. У меня вот перед Рождеством Нюрка заболела, две недели у себя провалялась на печи, а я другую бабу нанял. Так, вообразите, это просто кошмар да и только - все, все по-новому И рожа новая, и ухватки, и привычки. И щи у ней по-другому пахнут. Нет, перемены Роман Алексеевич, не в моем вкусе.
Расставив рюмки, Клюгин сел напротив Романа, вытянул из графина притертую стеклянную пробку и стал аккуратно разливать почти прозрачную жидкость.
Роман в это время рассматривал его.
Андрей Викторович Клюгин был человеком необычной наружности. В свои сорок четыре года он имел худую сутулую фигуру, чуть выше среднего роста; худые руки его были длинны, костисты и придавали телу некое обезьяноподобие, особенно проявляющееся во время ходьбы. Но самым замечательным в облике Андрея Викторовича была его большая голова с лысиной и массивным белым лбом, нависающим над лицом. Голова была столь крупной, что почти не имела шеи, по всей видимости постепенно вдавив ее в плечи. Казалось, что все тело Клюгина худощавое только потому, что ему приходится нести эту солидную, блестящую лысиной голову, в которой заключено главное богатство Андрея Викторовича - его мозг.
И сейчас, когда Клюгин разливал по рюмкам настойку, его выпуклый бледный лоб сосредоточенно навис над столом, заслоняя лицо своего хозяина. Лицо же Андрея Викторовича, Б противоположность голове, было малозаметным, бледным, с густыми черными бровями, подплывшими влажными глазами, широким, как бы утиным, носом, маленьким подбородком и большим ртом, имевшим всегда презрительно-плаксивое выражение. Клюгин и судьбу имел такую же странную, как и наружность. Двадцати пяти лет он, студент-медик Казанского университета, был арестован, якобы за участие в антиправительственном заговоре, и после суда провел семь долгих лет в Сибири на соляных копях. Затем, поселившись где-то под Архангельском, лет десять фельдшерствовал в тамошних деревнях, даже, по его словам, женился, но прожив с женой год и семь месяцев, схоронил ее вместе с мертворожденной дочерью, взял расчет и после долгих мытарств и переездов с места на место поселился в Крутом Яре.
Как правило, реальный статус деревенского врача гораздо выше его идеального статуса. В критических ситуациях лекарь ценится крестьянами гораздо дороже представителя власти, священника и, тем более, лесничего. Как люди непосредственно реальной жизни, крестьяне чрезвычайно внимательны к местному врачу, имеющему власть над их болезнями, а значит и телами, а следовательно, как это ни парадоксально, - и душами.
Они почтительны к священнику, послушны властям, но по отношению к "дохтуру" они - внимательны, в полном смысле этого слова, и это внимание, по своему покорству и искренности, зачастую гораздо сильнее уважения и послушания. К Клюгину же крутояровцы были внимательны вдвойне: во-первых, потому, что он был толковым врачом; во-вторых, потому, что он держался со всеми независимо, и, в-третьих, потому, что он был приезжим человеком со странным поведением, странным образом жизни и странною судьбою.
Наполнив рюмки, Андрей Викторович опустился на сиденье небольшого стула, напротив Романа и сделал жест рукой, предлагая выпить:
- Прошу. Оцените мои химические изыскания.
Роман поднял рюмку и, кратко пожелав хозяину здравствовать, выпил одним глотком прозрачную жидкость.
Сначала ему показалось, что он выпил легкое вино, но прошло мгновение после глотка, и он понял, что в графине - простая вода.
- Хе, хе, хе! - рассмеялся Клюгин своим негромким, словно стариковским смешком, - Ну что, оценили? Чистый продукт! Хе, хе хе.
Его рюмка тоже была пуста.
Роман от неожиданности растерялся, потом тоже рассмеялся:
- Ну... да вы просто хулиган...
- Хе, хе, хе!
- Ну, Андрей Викторович! Вот к чему приводит затворничество... Надеюсь, это не слабительное?
- Хе, хе, хе! Чистая аш два о.
Клюгин довольно потирал свои длиннопалые белые руки:
- Ладно, не сердитесь. Я смерть как люблю шутки шутить... А графинчик этот нам пригодится.
Он встал, подошел к правому комоду, достал точно такой же круглый графин и две точно такие же рюмки.
- Теперь шутки в сторону. Я вам предлагаю питье титанов. Честно говоря, последние десять лет из алкоголя признаю только это. Spiritus vini. Прошу.
- Спирт?
- Чистейший. Почти стопроцентный.
- Помилуйте...
- Ну, ну, будьте мужчиной. Как выпьете, сразу запейте вот этим...
Он наполнил две пустые рюмки водой из другого графинчика.
Роман поднял рюмку и, опасаясь нового подвоха, взглянул на Клюгина. Но тот ловкими движениями фокусника одним духом опрокинул в свой большой рот обе рюмки одну за другой.
Роману пришлось сделать тоже самое.
Спирт обжег горло, но вода смягчила ожог.
Роман кашлянул. На его глазах выступили слезы.
- И впрямь питье титанов...
- Закусывайте, Роман Алексеевич, - Клюгин подвинул тарелку с мочеными яблоками.
- Merci...
Роман принялся за яблоко. Оно оказалось кислым и безвкусным.
Клюгин, между тем, достал из кармана пожелтевший костяной мундштук и легонько постучал им по графинам:
- Вот. Без этих двух сосудов обедать не сажусь. Мои альфа и омега.
- Пьете чистый спирт?
- Да. И не говорите только, что он хуже всяких поповских настоек! Эти разные доморощенные наливочки да ликерцы, - он презрительно скривил рот, Эдакие подслащенные духи. Терпеть не могу....
- Да, не праздничное у вас настроение, - усмехнулся Роман.
- Не в настроении дело. Нет ничего чище, проще и здоровее спирта. И не спорьте с медиком. Лучше расскажите-ка, что нового в столице? Я слышал, недавно был процесс над политическими?
- Да, был. Правда, я не знаю подробностей. Знаю только, что все осуждены и надолго.
Клюгин пространно вздохнул, многозначительно кивнув своим массивным лбом:
- Мдаа... Плетью обуха не перешибешь. Ну, да ничего. Сибирь - это горнило для настоящих людей. Свинец, олово, всякая дрянь, все в ней расплавится и сгорит, а сталь закалится. И кто знает, кто знает.....
Он снова вздохнул и, неожиданно усмехнувшись, спросил, глядя на Романа своими карими мутноватыми глазами:
- А вы сочувствуете этим политическим?
Роман пожал плечами:
- Я... в общем сочувствую, хотя, честно говоря, давно уже равнодушен к политическим и к государственным проблемам.
- И правильно, - махнул рукой Клюгин, - Надоело все. В наших российских топях, по-моему, еще лет сто настоящей демократией не запахнет. Как гнули мужички спину при царе Горохе, так и гнуть им. Скука смертная эта наша Русь. Скука...
Он снова наполнил две рюмки спиртом и две - водой.
- Постойке-ка, - проговорил Роман, вспоминая, - От кого же я совсем недавно слыхал то же самое? Скучно, скучно в России... Господи, да от Зои Красновской... конечно.
- Зоя Петровна? Она здесь? - равнодушно поднял глаза от рюмок Клюгин.
- Да. Была здесь.
- Что, уехала?
- Уезжает. В Англию с мужем. Ей, как и вам, в России скучно.
- Ну, в Англии не веселей. Лорд с восковым лицом и жестами машины не веселее нашего Дуролома. Тоже тоска порядочная.
- Тоска? А где же, позвольте спросить, не тоска?
Клюгин усмехнулся, поднимая свою рюмку и глядя сквозь нее на Романа:
- Да нигде.
И снова беззвучно и ловко опорожнил обе рюмки.
- Аах. Славно, - качнул он головой, не притрагиваясь к яблокам. Пейте, молодой человек, это промывает перистальт и мозги лучшим образом...
Роман, хотел бьцю отказаться, но легкий хмель снова проснулся в нем, и он совершил процедуру выпивания, на этот раз гораздо удачнее.
Тем временем Клюгин, извлекши откуда-то полдюжины папирос, положил их на стол, одну из них размял и вставил в мундштук. Роман достал свой портсигар и спички. Они закурили.
После недолгого молчания Клюгин спросил:
- Так как же ваша столичная жизнь?
Роман усмехнулся:
- По всей вероятности, кончена. Начинается моя сельская жизнь. Так что теперь мы с вами compagnons dans la misere.