- Какие глупости, - отозвалась тетушка, вставая и направляясь к маленькому плетеному столику, на котором стоял, попискивая, самовар.
- Позвольте, сударыня, - дядюшка встал с нарочитой проворностью и перенес самовар на стол.
Вскоре Роман пил из низенькой китайской чашки душистый, крепко сдобренный мятою чай, а на столе вместо соленостей стояли вазочки с вареньем и медом.
Разговор шел о новом увлечении молодого гостя.
Уже более года, как Роман оставил место адвоката и занялся живописью, беря частные уроки и посещая рисовальные классы. Отправляясь в Крутой Яр, он просил тетю Катю выслать заботливо упакованные им этюдник, холсты и краски через неделю, полагая, что не стоит живописать в предпасхальную седмицу.
- Значит, ты теперь рыцарь кисти и палитры, - Антон Петрович прихлебывал чай из своей огромной фарфоровой кружки.
- И мольберта, - добавил Роман, накладывая себе прямо в чай клубничного варенья.
- Да. И мольберта, - серьезно произнес дядя, пространно вздохнув, - Что же. По-моему это расчудесно. Знаешь, я всегда настороженно воспринимал сообщения Катерины и Любани о твоих успехах в области права. Все-таки, зная твой характер... Слава Богу, что ты ушел оттуда.
- Но, с другой стороны, это давало неплохой доход, - осторожно вставила Лидия Константиновна.
- Ерунда. Главное - человек свободен...
- Тетушка, я же даю уроки студентам. Конечно, получается гораздо меньше моего прежнего заработка, но мне хватает.
- Ну и прекрасно, - одобрительно тряхнул белыми кудрями дядя Антон, Деньги хороши, когда не залеживаются в карманах. В противном случае от них начинает тошнить. Меня, признаться, жуткое любопытство съедает по поводу твоего художества.
- Меня тоже, - добавила Лидия Константиновна.
- Страшно интересно, - дядя допил чай и, чмокнув губами, с легким стуком опустил кружку на стол.
- Я уверена, что Рома все может делать талантливо.
- Тетушка, вы преувеличиваете. Я ведь совсем недавно увлекся живописью.
- Ромушка, а что тебя сподобило на это?
- Трудно объяснить... - Роман пожал плечами, - Я давно, с детства, завидовал художникам.
- Вот это здорово! - воскликнул дядя, - Завидовал! Значит, пойдет дело. Если б ты сказал - преклонялся, любил, уважал - я бы в тебя не поверил. Завидовал! Это замечательно.
- Я попросил тетю Катю выслать все мои принадлежности через неделю. После Пасхи.
- И это верно. Богу - Богово, Аполлону - Аполлоново. И все-таки мне страшно хочется посмотреть на твои картины.
- Картины - это громко сказано. В основном я пишу этюды.
- Пейзажи?
- Да.
- Ну, тогда здесь ты отведешь душу.
- Надеюсь, дядюшка, - промолвил Роман и тут же спросил, - А что, Красновские приезжали прошлым летом?
- Приезжали, - ответила тетушка, - Все вместе приезжали.
- Как они поживают?
- Слава Богу, хорошо. Петр Игнатьевич преподает в академии, Надежда Георгиевна проводит спиритические сеансы.
- А Зоя?
- Зоечка? Она чудно расцвела за последнее время. Такая милая стала, красивая.
- И уже замужем, наверно?
- Нет, не замужем.
- Нынче они приедут?
- Грозились в мае.
Роман кивнул и молча допил свой чай. Антон Петрович, неожиданно задумавшись о чем-то, сидел с отрешенным взглядом, теребя снятое пенсне. Лидия Константиновна стала убирать со стола.
За стеклами террасы сквозь облака проглянуло солнце, узкий луч упал на край стола.
- Спасибо, тетушка.
- На здоровье, Рома.
Роман встал, подошел к мутным стеклам. Разросшаяся сирень терлась о них голыми ветками.
- Пойду-ка я пройдусь, - бодро решил вслух Роман.
Его реплика вывела дядю из забытья.
Он зашевелился, вздохнул, надел пенсне и тяжело приподнялся:
- Пойди, пойди. Погуляй по нашим палестинам. Я бы тебе составил компанию, да извини, брат, что-то кости ломит с утра.
- Не беспокойтесь, дядюшка. Я все здесь знаю наизусть.
- Только непременно надень сапоги, Рома, а то промокнешь.
- Конечно, - пробормотал Роман, направляясь к себе наверх.
III.
Село, а точнее - поселение Крутой Яр упоминалась еще в летописи иеромонаха Усть-Покровского монастыря Мефодия, умершего в начале XVII века и повествовавшего о размещении войска Ивана Грозного во время похода на Казань лета 1552-го близ места "Яром Крутым нареченну". Роман не раз перечитывал эти строчки, выписанные отцом дяди Антона из неподъемной (по его свидетельству) книги в железном переплете, украшенным изображениями двух Усть-Покровских святых - старцев Алексия и Агриппы.
В юности, прогуливаясь по краю крутояровского оврага, Роман давал волю своему воображению, рисовавшему яркие картины: войска Иоанна, расположившиеся вокруг, двенадцать жалких, крытых соломой изб, расседланные лошади, затерявшиеся среди гомона, ржания и скрипа, жадно пьющие воду из на глазах мелеющей речки, царский походный шатер, сооружаемый проворными слугами...
"Неужели и это все - склоны, поросшие густой травой и ракита, гнущаяся к воде и сама река - было тогда?" - думал Роман, - "Неужели эта глинистая земля, эти валуны возле мостика помнят татар и смутное время, Пугачевских мужиков и французских гвардейцев?"
Вероятно, в те времена овраг был меньше, а речка - шире, полноводней. Не было ни ракит, ни берез на взгорке. А вот укоренившийся над самым обрывом дуб - двуобхватный, кряжистый, с гордой свободой несущий просторную крону, - был и помнит все...
Ступая новенькими сапогами по мягкой, хлюпающей водой земле, Роман подошел к дубу. Он всегда любил начинать отсюда - с крутого обрыва и могучего дерева, на бугристую кору которого так приятно положить ладонь.
Кора была прохладной и влажной.
Туман почти рассеялся, ветер разгонял серые кучевые облака, солнце показывалось все чаще.
Роман погладил неровную, твердую, как камень, кору дуба, оглянулся. Дом Воспенниковых остался позади на взгорке, а впереди лежал Крутой Яр. Роман двинулся вперед.
С каждым шагом все приближалось, росло, наплывало, напоминая о старом, о том, что бережно хранилось в памяти, и о другом - что было уже забыто и вот только сейчас вдруг толкнулось в сознание приятным известием.
"Господи, не сон ли это..." - радостно думал Роман, шагая навстречу избам, тянувшим вверх белые дымы.
И это был не сон: вон уж проступили белые наличники избы хромого пастуха Николая, вот залаял на Романа тот же старый пастуший кобель, из раскрытых сеней высунулась, вытирая руки тряпкой, полная жена пастуха, внимательно разглядывая приближающегося человека.
Роман шел, с улыбкой следя за постепенным изменением выражения ее лица. Застыв в неудобной позе, она долго и напряженно всматривалась, потом испуганно прижала к щеке коричневую ладонь:
- Батюшки... Роман Лексеич...
- Здравствуй, Матрена! - весело проговорил Роман, стараясь голосом пересилить заливающегося хриплым лаем пса.
- Ой, здравствуйте, - тихо, нараспев протянула она, качнув головой, и тут же прикрикнула на собаку уже другим - сильным звонким голосом, - Да уймись ты, рыжий черт!
Пес смолк, завилял хвостом и отошел, лениво переставляя лапы.
Из сеней высунулись любопытные личики двух ребятишек.
- Как живешь, Матрена?
- Ой, да как мы живем! - протянула она с улыбкой, - Хлеб жуем, да и рады. Вы-то коли проехали-то?
- Только что.
- Господи... - качнула она головой, поправляя слезший на лоб платок, - Ну и красавец же. Ненасмотрисси.
- А где же хозяин? Неужель уже стадо гоняет?
- А как же, родимый, не гонять? - оживленно запела Матрена, - чай и травы-то нету еще, а что ж ей скотине-то в хлеву сидеть, пущай хоть ветки погложет! У меня вон и то корми не корми - все одно худая, хоть на ребрах палкою играй, так пущай уж походит!
Тем временем босоногие ребятишки, выбежав из сеней, стояли рядом с матерью, во все голубые глаза глядя на Романа. По всей вероятности, они были погодки - белобрысые, веснушчатые, в просторных рубахах, заправленных в синие сатиновые портки.
- Милые какие дети у тебя.
- А, сорванцы,- довольно проговорила она, опуская свои загрубевшие ладони на белобрысые головки, - На месте не удержишь... Роман Лексеич, медовухи не желаете?
- Спасибо, Матрена, как нибудь в другой раз. Будь здорова, - Роман нетерпеливо двинулся дальше.