Дворцовый комендант Воейков оказался существом ничтожным, охотно давшим показания по всем вопросам. Еще меньше понравился Блоку пресловутый князь Андронников — мерзкий тип с пухлым животиком и сальной мордой. Помнится, с появлением посетителей князь угодливо подпрыгнул, чтобы затворить форточку, но до форточки каземата не допрыгнешь, так что получилось неловко. Однако особенно поразил тогда секретаря Комиссии жандармский полковник Собещанский, который ранее присутствовал при казнях, а теперь стал похож на жалкую больную обезьяну…
Но вот последний царский военный министр Беляев, министр внутренних дел Макаров, директор департамента полиции Климович и вице-директор департамента Виссарионов, как ни странно, произвели на Блока впечатление умных и честных чиновников. Они вели себя на следствии довольно смело и с большим достоинством — в отличие от своего коллеги Кафафова, несчастного восточного человека с бараньим профилем, который постоянно дрожал и плакал, что сойдет с ума в тюремных стенах… очень глупо и жалко.
Под конец дня Блоку пришлось еще сопровождать по Петропавловской крепости легендарного террориста, народовольца Морозова, которому непременно хотелось найти остатки того равелина, в котором он когда-то просидел почти три года. И еще дожидаться потом завершения заседания крепостного гарнизонного комитета, на котором Николай Константинович Муравьев не без успеха улаживал очередной скандал между солдатами и Временным правительством…
Так что на этот раз председателя Чрезвычайной следственной комиссии и его секретаря солдаты крепостного гарнизона проводили прямо в Трубецкой бастион, где содержался арестант Белецкий.
Впервые Александр Блок увидел отставного директора департамента полиции 12 мая здесь же — в Петропавловской крепости, куда Белецкого доставили в самые первые дни демократической революции. При начале знакомства он произвел на поэта впечатление деловитого, умного, но не образованного и не слишком культурного человека. Блок обратил внимание на короткие пальцы Степана Петровича, на его желтые руки и маслянистое лицо простолюдина и на неопрятную седину — и только впоследствии, перехватив пару раз острый, черный взгляд его припухших глаз, удостоверился, что в действительности этот полицейский чиновник умен, изворотлив, хитер, и никому и ни во что не верит. Блок также заметил, что Белецкий, в отличие от большинства других сановников и генералов, умеет вовремя остановиться и говорит только то, что приходится говорить по необходимости, и что за время следствия он рассказывал многое, но так и не признался ни в чем… Одним словом, недаром в свое время это был выдающийся директор департамента полиции, едва ли не ставший обер-прокурор синода.
— Я могу посмотреть еще раз? Чтобы, так сказать, удостовериться окончательно?
— Извольте… — Николай Константинович взял со стола несколько листов бумаги с отпечатанным текстом и протянул их подследственному.
Одиночная камера, в которой содержался Белецкий, была довольно просторной — шагов десять по диагонали и поперек в пять-шесть шагов. Солнечные лучи попадали в нее только по вечерам, при заходе солнца, да и то лишь на подоконник, поэтому в камере постоянно царил полумрак и стояла какая-то нездоровая сырость. Керосиновая лампа горела практически круглые сутки, а глазок в двери оставался на ночь открытым для наблюдения за заключенным. Каменный пол «одиночки» был выкрашен в затертый желтый цвет. Обстановку камеры составляли привинченный к полу стол и нары, умывальник, а также параша. Сантехнический фаянс имел довольно сносный вид и был подключен к водопроводу, однако умывальный и смывной бачки располагались в коридоре, так что подавать воду или нет, решал тюремный надзиратель…
Сегодня в одиночке у Белецкого оказалось тесновато. Из-за того, что единственный стул занял секретарь Чрезвычайной следственной комиссии Блок со своими бумагами и рабочим блокнотом, самому обитателю камеры пришлось расположиться прямо на постели, аккуратно заправленной одеялом. Одет он был в синий тюремный халат со стоячим воротником, из-под которого виднелись серые подштанники, заправленные в сапоги. Николай Константинович Муравьев, как обычно, предпочитал стоять лицом к тюремным нарам, и спиной к окну. Возле приоткрытой двери курили, выпуская в коридор вонючий дым от папиросы, еще два товарища в военной форме — представитель солдатского комитета и дежурный надзиратель, которым было поручено на всякий случай наблюдать за происходящим.