Татьяна Тронина
Роман с куклой (Стерва: инструкция к применению)
Истинная любовь, она, как золото, никогда не ржавеет и не окисляется…
Ева не любила мужчин.
Она была вполне нормальной женщиной с вполне традиционными пристрастиями, но мужчин не любила, вот поди ж ты…
Конечно, «не любила» – сильно сказано, поскольку Ева была хорошенькой, и романы в ее жизни случались довольно часто, даже более того – на несколько дней или недель она могла потерять голову и чувствовала то волшебное состояние, которое называется «влюбленностью», но скрытая и устойчивая неприязнь, ожидание подвоха, презрительная ирония к противоположному полу – не исчезали никогда.
Так настороженно относятся к чужакам, нахально заполонившим твой родной город. Так раздражают шумные соседи. Так утомляют дальние родственники, без всякого приглашения приехавшие погостить у тебя на месячишко-другой. Когда только соображения политкорректности и туманного гуманизма сдерживают напор негативных страстей…
Например, Ева никогда не лечилась у врачей-мужчин, но не из соображений стыдливости и не потому, что считала мужчин глупее, – нет, вовсе нет! Просто общаться с женщинами было проще и приятней.
Если Ева попадала на рынок, то подходила к женщине, а не к мужчине-продавцу, и ее не волновала мысль, что мужчина, возможно, из соображений галантности меньше обсчитает хорошенькую покупательницу. К черту галантность! Пусть эта толстая тетка за прилавком жульничает, Ева простит своей сестре этот мелкий грех…
Ева никогда не высказывалась открыто: «Все мужики – сволочи!», потому что это было бы слишком примитивно, некрасиво и свойственно скорее той самой толстой тетке за прилавком, чем ей, хорошенькой женщине. Эта фраза звучала банально, как заголовок пустого сериала для домохозяек… Но если бы Еву попросили рассказать о своей нелюбви – о, она бы со свирепым и радостным удовольствием пустилась бы перечислять грехи и недостатки противоположного пола.
(Кстати, сразу стоит упомянуть – многие считали Еву стервой, даже ее подруги. Многие были уверены, что ее раздражают все люди без исключения, но это не так. Женщинам Ева прощала глупость и ошибки, мужчинам – никогда.)
Ее нелюбовь имела градации и возрастные рамки. Во-первых, дети. (Маленькие мальчики всегда бестолковей, чем маленькие девочки, – научный факт, между прочим.) К маленьким мальчикам Ева была безразлична. Она ничего к ним не испытывала – ни раздражения, ни ненависти. Просто – ни-че-го. А вот девочки – такие славные, милые куколки, их можно наряжать и причесывать, с ними можно болтать о всяких забавных пустяках… Ева безусловно обожала девочек, этих маленьких принцесс. Если бы она вдруг собралась завести ребенка, то мечтала бы только о девочке.
Во-вторых, юноши. Такое впечатление, что мозгов с возрастом у них не прибавилось, а даже наоборот… Дикие, очень дикие существа. Пьют пиво, разрисовывают стены, гогочут лужеными глотками, приводят в отчаяние педагогов и несчастных родителей. А те юноши, которые сидят над учебниками и смотрят на мир сквозь толстые линзы очков, вообще очень подозрительны. Ева была уверена, что в головах именно таких «ботаников» и творятся самые ужасные вещи. Именно из них вырастают Оппенгеймеры, бессознательно жаждущие разрушить мир с помощью очередной атомной бомбы…
В-третьих, мужчины. Ну, тут немного сложнее… Но не потому, что они какие-то особые. Сложнее потому, что Ева не всегда могла обойтись без них. Она нормальная женщина! Хорошенькая женщина, в конце концов… Мужчина, который рядом, – это вечная борьба компромиссов. Сколько можно его терпеть возле себя, а сколько – уже непозволительная роскошь? Откровенных бабников Ева на дух не выносила, не позволяя им даже приблизиться к себе, она даже как будто ощущала козлиный запах, исходящий от них. А скромные тихони, стремящиеся создать семейный очаг, вызывали у Евы боязнь и желание удрать от них как можно дальше. Они были опасны, поскольку покушались на самое святое – на ее свободу.
В-четвертых, пожилые мужчины. Тут уж, казалось, можно было проявить снисхождение, но Ева слишком хорошо знала, что даже возраст не может оправдать их мерзких поступков. Она, как хорошенькая женщина, столько раз страдала от покушений старых сатиров! Другие стариканы, наоборот, ненавидели хорошеньких женщин (наверное, по принципу – «зелен виноград!»). Знали, что им ничего не обломится, и потому шли по жизни как танки, не замечая, что давят чужие ноги. Чугунные животы, каменные плечи, глаза из серого гранита… Сколько раз такие толкали Еву (и в самом буквальном смысле слова), сколько гадостей говорили!
Совсем старики – тоже попадались разные. Ведь старость (как и младенчество) словно лишает человека пола, он, человек, в старости становится мягким и неопасным и, свободный от голоса плоти, начинает думать о вечном… Но и то не всегда.
Итак, Ева не любила мужчин.
Ситуация была такова: накануне того дня, когда ей исполнялось тридцать три года, Ева поссорилась с Вадимом, с которым встречалась уже полгода (невиданно долгий срок), запретила некоему Илье Гамову звонить себе (поскольку телефонный роман после разрыва с Вадиком грозился принять более осязаемые формы – Гамов был очень настойчивым субъектом), а Николаю Николаевичу в угрожающе резкой форме заявила, что если он не прекратит ее преследовать, то она все расскажет его жене.
Словом, Ева на данный момент была свободна от мужчин – и очень этому радовалась. Некий отпуск для души…
На свой день рождения она пригласила только Шуру Лопаткину, которую знала чуть ли не с детского сада. Больше никого не хотела видеть.
Вечером, накануне, Ева отправилась в ближайший супермаркет за покупками, поскольку весь завтрашний день она собиралась провести в блаженной лени и абсолютном покое. Шурочка любила вкусно поесть, и Ева снисходительно относилась к этой слабости своей подруги.
Супермаркеты Ева предпочитала всем остальным формам торговли – в них необязательно было с кем-либо общаться. Навалила в тележку коробок и банок, переложила их на транспортер перед кассой, молча рассчиталась с кассиршей… Работают эти супермаркеты почти круглосуточно – приходи поздно вечером, когда практически нет посетителей, и ходи вдоль полок, сколько твоей душе угодно.
Ева положила в свою тележку пончики с ванильным кремом (для Шурки), мидии в томатном соусе (для себя, Шурку от них почему-то рвет), полусладкое шампанское (то бишь игристое вино, как теперь принято говорить) – для обеих, готовые нарезки колбас и сыра. У витрины с морожеными курами Ева остановилась, задумавшись. Если курица, то, стало быть, ее придется готовить…
Зеркальная витрина отражала Еву.
Очень невысокая блондинка а-ля Мэрилин, в небесно-голубом платье. Сорок шесть килограммов чистой красоты.
Ева повертела головой, невольно любуясь сережками, которые купила недавно. Сапфиры удивительно сочетаются с платьем и глазами – не голубыми (это было бы уже слишком, пошловато даже), а ярко-серыми.
– Красавица!.. – произнес рядом восхищенный мужской голос. Даже еще не увидев того, кто эти слова произнес, Ева уже точно знала – это очень недалекий, малообразованный и вряд ли симпатичный представитель сильного пола. Иногда бывает достаточно только голос услышать, чтобы разобраться во всем.
Она чуть-чуть скосила глаза в сторону – так и есть, рядом стоял мужчина лет сорока пяти – пятидесяти, небритый, с глубокими залысинами, в потертом пиджаке из коричневой замши. В тележке его лежала бутылка самой дешевой водки и один-единственный сырок «Дружба». Иногда и голоса можно не слушать, достаточно заглянуть в тележку с покупками. Ева его видела насквозь – бывший мачо советского разлива. Когда-то блистал, мороча головы наивным дурочкам, приехавшим в Москву из ближнего зарубежья, теперь вышел в тираж, но пока еще не осознал этого. Злостный неплательщик алиментов, скорее всего.