Потому что я безумно тебя люблю и желаю взаимности. А не компромиссов.
Последнюю фразу я сказала мысленно, разумеется. Никогда не решилась бы произнести вслух.
Рома поджал губы. Но с места не двинулся.
— Уйди, пожалуйста, — попросила я.
— Я люблю тебя, — сказал он.
— Прощай, Рома. Мне вызвать охрану?
Он злится. Кожей чувствовала исходящий от него негатив. Рома напряг челюсти, сжал зубы. Резко развернулся и ушел, прикрыв за собой дверь.
А я так и стояла посреди комнаты, глядя перед собой. Он ушел. Всё. Я сама его выгнала.
Сердце вновь сжалось, теперь от горечи. Я рухнула на кровать, обняла подушку и зарыдала. Навзрыд! Рома, Ромочка, если бы только я могла тебе верить! Если бы мы только были простыми людьми, одинокими душами, которых свел вместе один сломанный кран в старом доме.
Как всё было бы просто и понятно!
Рома, как бы я была счастлива!
Дверь вновь отворилась, заставив обернуться.
На этот раз в комнату зашел… отец. Иван Аристархович подошел ближе, скрестил на груди руки. И смотрел на меня, глубоко задумавшись.
— Что, выгнала? — спросил низко.
Кивнула, вытирая щеки. Слезы всё текли и текли. Откуда воды столько?
— Любишь?
Молчала. Отец подошел ближе и повторил вопрос:
— Люба, ты его любишь?
Поджала губы и кивнула. Отец тяжело вздохнул. Устало опустился на край кровати и произнес будто себе под нос:
— Тогда надо брать.
— Что, папа?
Услышав заветное «папа», он быстро посмотрел на меня, а я неловко улыбнулась.
— Папа, повтори, пожалуйста, — подбодрила его.
Он улыбнулся в ответ.
— Если по правде, то он мне всегда нравился, Тимуров этот. Шустрый парень, умный, адекватный, честный… в меру, конечно. Сильно честным в наше время быть нельзя.
Я опустила глаза. Отец продолжил:
— Провел я расследование: и правда случайно вы встретились. Не планировал он.
Я сделала глубокий вдох.
— Правда? Боже, пап, тогда мне нужно его вернуть!
Вскочила на ноги.
— Тише. Тише, дочка, не спеши. — Отец указал на место рядом, а когда я послушалась и присела, обнял одной рукой, притянул к себе. Я улыбнулась, вдыхая запах надежности и безопасности — хвои и табака. Запах своего отца. — Не уйдет он от нас далеко.
— Как это?
— Так документы, дурачок, привез. Отдает мне две трети своих активов. В гостинице сейчас ждать будет, пока подпишу.
— Отдает, а почему?
— Он оборвал мне телефоны. Угрожать, малец, пытался. Встречу с тобой требовал. Вот я и решил его на понт взять. Говорю: разрешу вам увидеться, если отдашь всё, что есть. А он возьми да и согласись.
Я пораженно прикрыла рот рукой.
— Любит он тебя, Люба, — со вздохом произносит отец. — Кажется, по — настоящему. Разных я видел людей и точно знаю: те, кто кровью и потом себе дорогу прокладывал, от нажитого не отказывается. Если только не ради по — настоящему важных людей.
— Так он что… получается, бедный теперь?
— Нищий, ага.
— Он бедный, а я богатая? — не удержалась, хохотнув.
— Получается, так.
— Я его люблю пап, — произнесла тише.
— Да вижу. А еще вижу, что хорошая пара из вас выйдет. Ладно уж, благословляю.
— Спасибо! Как же я рада! — бросилась на шею отцу и обняла. — Только, пап, ты верни ему всё, хорошо? Нельзя же забирать. Нечестно выходит.
Отец хрипло рассмеялся, а потом закашлялся.
— Как же ты на матушку похожа, — сказал, а в глазах влажный блеск. — Мой лучик света, доченька.
Глава 37
Дождь. Третий день дождь. Мелкие капли на стекле и свинцовые тучи, из — за которых мир становился мрачным и неуютным. Так же мрачно и неуютно было на душе у Романа.
Третий день… Третий чертов день Тимуров торчал в этой чертовой гостинице, чего — то ожидая. Господи! Чего? Что он забыл в этом городишке? На что, идиот, надеялся?
Надеялся, поэтому и не выходил никуда, даже еду с выпивкой заказывая в номер. В первый день ждал, что Люба сама к нему придет. На второй — пытался дозвониться до Шелова, но лишь к вечеру по своим каналам узнал, что тот уехал вместе с дочерью, и никто не мог сказать куда. Растворился на просторах необъятной…
И вот третий день подходил к концу. Признаться, Роман еще днем хотел уехать. Лично он все бумаги подписал, и свой экземпляр мог бы получить и по почте. Тем более, при любом раскладе, нарушать сделку Тимуров не собирался.
Деньги — дело наживное, а вот боль в душе, если она там поселилась, не вытравишь ничем. И везде его преследовал образ Любы. То в летнем платье, то в обычных джинсах и видавшей виды футболке, то с зонтом под дождиком…