— Ты еще не надумал начать карьеру натурщика? — спросила Сирил, пытаясь сразу взять инициативу в свои руки. — Ты не сдвинулся ни на сантиметр! Из профессионалов лишь единицы смогли бы проявить столько терпения и выдержки, и вообще…
В следующую секунду она оказалась в ловушке его рук. Большим пальцем правой руки Шон приподнял ей подбородок.
— Время летит совершенно незаметно, когда смотришь на такую красавицу и предвкушаешь возможность полакомиться ее устами, — сообщил он, в полном соответствии с договором припечатывая ее рот.
Сирил все утро готовилась к тому, чтобы ни словом, ни звуком не выдать во время этой пытки своих истинных чувств, но сейчас все ее благие намерения разлетелись в прах. Легкая, почти невесомая бабочка его поцелуя спорхнула с ее губ раньше, чем она успела как-то среагировать на пронзившую ее тело волну наслаждения.
Ей буквально силой пришлось удержать себя от того, чтобы поймать его отпрянувшее тело и потребовать продолжения того, чего минуту назад она боялась больше смерти. Сосчитав до десяти, она отругала себя и пошла готовить лист для второго эскиза.
Через четверть часа Шон, одетый в очередную смену белья, сидел на подмостках, а Сирил, криво усмехаясь, рисовала.
«Как все, оказывается, просто! — торжествующе резюмировала она. — О чем я вообще беспокоюсь? Этот малый мне совершенно не страшен! Достаточно вспомнить, как легко я перенесла его поцелуй: р-раз — и птичка вылетела!»
Однако ближе к полудню от хорошего настроения Сирил остались одни воспоминания. Работа не шла. Опытный глаз сразу заметил бы: линия, как всегда, дерзка и благородна, но общее впечатление — разочаровывающее. И уж совсем подавляло ее то, что Шон не поспешил воспользоваться правом на три заработанных поцелуя.
К полудню Сирил почувствовала, что еще немного — и она окончательно соскользнет в пропасть отчаяния и сомнения в собственных силах — состояние, которого она до сих пор не знала. Впрочем, лишь самый тонкий наблюдатель различил бы нотку неравнодушия в ровном голосе, которым она обратилась к натурщику, одетому на сей раз в узкую полоску материи:
— Перерыв на обед. Можешь облачиться в свою одежду, Шон, а эту снять. Эту модель я уже нарисовала.
Она не сказала, что для нее унизительно накрывать ланч голому исполину, прикрытому лишь символическими красными плавками как фиговым листком…
До сих пор работа помогала ей не обращать внимания на постепенное убывание одежды на натурщике; более того, перспектива разом заплатить за все три часа позирования способствовала тому, что она с удвоенной энергией отдавалась делу.
Вот и сейчас она начала яростно опрыскивать фиксажем готовые эскизы, не позволяя физическому присутствию Шона нарушить ход ее мыслей. Это оказалось непросто, потому что он, словно не услышав команды переодеться, по-прежнему полуголый, подошел к ней.
Даже через плотный свитер она чувствовала, как от его могучего тела пышет жаром.
— Можно, я взгляну?
Его огромная ручища опустилась на столик поверх ее плеча и подняла один из листов. Почувствовав, как она напряглась, Шон остановился.
— Ты, надеюсь, не против?
— Ничего страшного, я его уже зафиксировала. — Сирил сама удивилась, что умеет держать такой ровный тон. — Не люблю только, когда мне заглядывают через плечо во время работы, а сейчас — ради Бога!
Она осторожно выскользнула из-под его руки в сторону и с безопасной дистанции взглянула в лицо Шона. Тот сосредоточенно рассматривал эскиз, глаза его перебегали от одной детали к другой. Потом он взял другие листы — и губы его расплылись в кривой улыбке:
— А ты вчера правду сказала, Сирил: мать родная не узнала бы меня на этих рисунках.
Лицо на эскизах было едва намечено. Собственно, здесь оно и не играло никакой роли: изюминкой было тело, призванное в самом выигрышном свете преподнести тот или иной образчик одежды.
— Ну и как? — глуповато спросила Сирил и тут же в отчаянии зажала себе рот. Но было уже поздно: слово не воробей.
— На редкость мастерски, но чего-то не хватает… Какие-то они холодные — блестящие, но холодные — без души, что ли? Я не вижу здесь тебя. Такое впечатление, что ты просто отрабатывала заказ.
Как ни жестоки были его выводы, он всего лишь выразил вслух ее собственные сомнения.
— И давно ли вы стали специалистом в живописи, мистер Стивенс? Никто, слышишь, никто до сих пор не подавал рекламаций по поводу моей работы! Ко мне на месяц вперед стоит очередь из заказчиков, к твоему сведению! — выпалила она, до глубины души уязвленная его критикой.
— Ты сама спросила… А впрочем, ты права. Кто я такой, чтобы выносить суждения? И если уж речь зашла о моих словах, то я знаю только, что мне нравится, а почему нравится — это уж одному Богу известно.