Роман… С Ольгой
Пролог
Куколка
Двадцать лет назад
— Это кто? — обращаюсь к другу через зубы.
— Моя Степаш-ш-ш-ш-ка, — шипит стриженый почти под ноль курсант. — Ты не мог бы помолчать? Никакого уважения, мальчик, — а я кошусь и наблюдаю, как он по-стариковски покачивает головой, о чем-то, видимо, несбыточном горько-горько сокрушаясь. — Цыц, ёжик! Я не хочу в наш долгожданный дембель попасть по чьей-то милости на грязную губу и получить наряд вне очереди. Угождать чинам до смерти надоело. Не вынуждай кулаком обращаться к твоей жёлтой печени с лукавой просьбой о почтении.
Стоим идеальной, но словно неживой коробкой, уставившись безумным взглядом немного вверх, но в точности перед собой, при этом выгнув колесом затянутые в только сшитую парадку цыплячьи грудки без намёка на сочную филейность.
— А рядом? — упорото не отстаю, совсем не затыкаясь.
— Ты, видимо, бессмертный, Юрьев! — бормочет мой сосед по навсегда покинутой казарме. — Её подруга, ещё одна сокурсница! Такая же малолетка, как и Стефа. Оля, по-моему? Успокойся. У тебя ширинка выпирает, что ли? Юрьев, а ну-ка, быстренько засунь огромную змею в нору. Ребзя? — басит под нос, но так, чтобы для всех в строю о моём фиаско было слышно. — Наш Роман Игоревич сильно возбуждён. Надо поддержать товарища, порадоваться за его крепкое здоровье, стальные нервы и бесстрашие и, естественно, утешить.
— О! О! О! О! О! — пошла молва гулять сквозь строй.
— «Смирно»! — ворчит серьёзный донельзя командир немногочисленного отделения. — Юрьев, смотри не кончи раньше срока. Подумай, долбоёб, о Родине. Нашёл время яйцами звенеть? После возложения корзины к монументу будешь утку дёргать.
— Постараюсь, — цежу, с большим трудом растягивая губы.
— Твой долг и хлюпающая дырка — несопоставимые по значению понятия. Мокрощёлок в мире слишком много, ёжик. Присяга же обязывает тебя быть верным только службе, отдавая жизнь стране. Потухни, половозрелый шланг на ножках.
— Заткнись, щепа! — теперь хрипит стоящий справа кореш.
— У всех взошло на эту суку?
— А ничего так, — бормочет кто-то сзади, дыша, как загнанный, в затылок. — Костлява, правда. Наверное, белковый рацион не соблюдает, — хихикает злобно.
— Какого хрена твоя Стефа привела эту девицу к нам на выпуск?
— В качестве подарка, — дружок неосторожно передергивает хилыми плечами. — Я её, что ли, об этом просил? Отставить разговоры.
Токуем, словно глухари, разыскивающие для спаривания молодую самку.
— Оля, да? — нахально напираю.
— Я не знаю, — недовольно отвечает.
— Ты же…
— Отвали, Ром. Ты такой, сука, странный. Про своевременность слыхал?
А то!
— Девушку зовут Оля?
— Оля, Юля, Жуля, Муля! Откуда я знаю?
— Ты сказал, — слюну сглотнув, я хрипло начинаю, — что она подружка Стефании.
— У Стёпки до хрена подруг и имя каждой аккуратно в книжечку записано. Какая из них сегодня здесь находится, я понятия не имею.
— Давалка! Давалка! Давалка! — удовлетворением мурлычет наглый строй.
— Цыц! — а друг, по-моему, заводится.
— Я хочу с ней познакомиться, — настаиваю нагло на своём.
— Познакомишься. Кто этому Юрьеву посмеет запретить? — ехидно хмыкает.
— Сегодня, — на всякий случай уточняю.
— Ты накачался, ёжик?
— Я в кафе не иду, — невпопад отвечаю.
— Нажрался, видимо, с утра?
— А что я там не видел?
— Ну да! Между ног у этой девки интереснее…
В отличие от нас, от бобриком остриженных пока ещё курсантов, две миленькие куколки бдительнее и патриотичнее вслушиваются в торжественную речь, которую произносит начальник родного на протяжении пяти лет института.
— «Смирно», Ромка, «смирно». Твоё желание будет в скором времени исполнено. Но если мы будем продолжать заострять на себе внимание старшего начальствующего состава, то твой первый взрослый раз сорвётся, а ты, лысик, загремишь в лазарет с диагнозом «неопадающая писька». А в этом деле, как говорится, даже папка не поможет. За деньги, по-видимому, не купить подходящую тебе вагину. Получишь стресс и навсегда с утехами завяжешь, так и не потрогав гофру крошки, — фыркает дружок, отчаянно стараясь не произносить ни звука. — Ты только лейтенантские погоны на плечи возложил, а член из пубертата, видимо, не вывел. Вот, что значит долгое воздержание. Нужно было дрочить, Юрьев. Усиленно и многократно. И не отказываться от того, что вежливо и со скидочкой давали. Строил целку из себя, а на торжественном мероприятии, как жалкий дух опростоволосился. Твоя дубина указывает точно на лампасы генерала. То ли ржать всем, то ли горько плакать. Сомкнули, ёжики, ряды! Дружбан, похоже, погибает на женском фронте. Смотри, не выстрели полкану в глаз, герой.
— Познакомишь? — не обращаю внимания на его слова, лениво щурюсь от ласкового солнца и сдерживаюсь, чтобы не оскалить поскрипывающие друг о друга зубы.
— Пора, что ли? Неужели ты решился? Девка вряд ли тебя ждала, а твою неопытность и сраную интеллигентность такая лялечка терпеть не будет. У неё на мордочке написано, что дырочка стволами чересчур раскачана. Она развальцована, Юрьев. На хрена тебе этот уже не жёлтый одуванчик? Или ты надумал опыта набраться? — такой же лейтенантик, как и я, внезапно шумно прыскает. — Берёгся-берёгся, а тут вдруг — на тебе? Не спусти в парадные штаны, курсант. Теорию ты, вероятно, изучил? Переходим к практическим занятиям, похоже?
— Не твоё дело, — пренебрежительно вздёргиваю губы.
— Без проблем. Только…
— Угу? — специально выставляю из-под фуражки ухо.
— Потом не ной, сынок. И презики держи под ручкой. От таких шалашовок можно получить букет не душистых алых роз, а творожистого кисленького зелья на промежность вместо вязкого лосьона, разглаживающего морщины на твоей мошонке.
— Замётано.
«Агафонов!» — выкрикивает громко и довольно резко косящийся на нас постоянно чем-то недовольный начальник родного факультета.
— Тшш! Ребята-а-а, похоже, понеслась. Заткнулись, братья. Отставить пошленькие разговоры…
Торжественное мероприятие по случаю выпуска очередной партии курсантов института внутренних дел уже два часа как объявлено открытым. Три взвода свежеиспеченных ментов миролюбиво загорают на вычищенной до блеска площади перед монументом сотрудникам правоохранительных органов, погибшим в неравных схватках с преступной швалью, в ожидании расслабляющей все мышцы и сознание команды.
После вручения дипломов, крепких рукопожатий, обязательных слов благодарности от всхлипывающих и то и дело украдкой утирающих слезу родителей, корявых поздравлений от вчерашних желторотых пацанов, а сегодня уже почти профессионалов в уголовном или ещё каком родной стране угодном деле, после государственного гимна, возложения цветов и преклонения коленей перед знаменем покинутого заведения, которому лысые юнцы отдали аж целых пять лучших лет своей недолгой жизни, мы наконец-таки проходим строгим маршем перед первыми людьми института, важными шишками небольшого города и даже нашей области, улюлюкающими предками и хихикающими девчушками, каждой из которых уже не терпится обнять свой лысый «краш» и непослушную «любимку», а проще говоря — на волю выпущенного молодца, затосковавшего за лаской необъезженного жеребца, подписанным широким росчерком пера приказом об отчислении из состава курсантов в связи с окончанием грёбаной учёбы. И вот мы, подкинув в воздух горсть отечественных монет и новые фуражки, орём на всевозможные басы, при этом мощно раздирая глотки:
«Всё! Всё! Всё! Ура, пацаны! Это дембель, наш заветный выпуск! Линяем с чистой совестью под тёпленькую сиську к мамке!»…
— Поздравляю, сынок, — вот она как раз и дёргает мои плечи, неосторожно задевая похрустывающие от новизны погоны. — Какой же ты красивый, Ромочка. Форма юноше всегда к лицу. Ну, что ты? Куда смотришь? Что произошло? Кто там ждёт?
— Мам, перестань, — не глядя отступаю и смахиваю её руки. — Это офицерская парадная форма, а не вечерний туалет. Не надо.