— Они уже приехали, девочка. Поднимаются на лифте. Я получила сообщение от папы. Лёль?
— Да-да.
— Ромка возвращается.
— Ага.
Да чтоб меня! Какие у Юрьева глаза? Коричневые? Тёплый или холодный тон? Голубые? Наверное, серые? А может быть, зелёные? А волосы? Шатен? Брюнет? Блондин?
«Поступили бы вы так же, как поступили, распорядись судьба иначе? Будь у вас ещё одна возможность реализоваться в тот же день, смогли бы прыгнуть со скалы? Пошли бы на такое? Смогли бы выбраться из собственных штанов без помощи рук и содействия близкого по духу человека? Не отвернули бы с намеченного пути? Решились на лихую авантюру? Наплевали на последствия, при этом усомнившись в вездесущности неуловимого фатума? Да? Нет! Нет? Да!» — постоянно спрашиваю себя, задавая насточертевшие до жути вопросы и всё равно не нахожу достойного ответа.
«Наверное… Скорее всего… Возможно… По всей видимости… Я надеюсь… Понимаю и хочу в такое верить…» — лепечет жалобно сознание, скулит и что-то вякает, а после прикусив язык и натянув сильнее удила, внезапно прекращает причитать.
Я хочу сбежать. Хочу уйти. Желаю скрыться. Пищу. Вот так стремлюсь исчезнуть. Сгинуть и слинять. Намереваюсь раствориться, ластиком стерев себя. Испытываю бешеную жажду, мучаюсь от голода, но не могу засунуть в рот ни крошки, ни безвкусной, но спасающей от иссушения, чистой капли. Зато совсем не контролирую свои действия, движения: спотыкаюсь, шлёпаюсь на землю, потом вожусь в грязи, раздвигая тину, вымешиваю мозолистыми ступнями густую слякоть, нехотя, без энтузиазма, неуклюже и коряво поднимаюсь. Хнычу, как ребёнок, случайно выплюнувший соску, неряшливо отряхиваюсь и расфокусированным взглядом, через мутное стекло смотрю перед собой. Что там впереди? Только дикий ужас. Исключительная тьма…
«Это безысходность! Вы меня слышите?» — стрекочет тётя в очках с крупными диоптриями, записывая мой бред в свой кожаный блокнот. — «Оля, давайте повторим…».
Обойдусь!
— Я готова, — открыв дверь, встречаюсь нос к носу с Маргаритой Львовной.
— Ты плакала? — тыльной стороной своей ладони свекровь проводит по моей щеке и задерживается между скулой и виском. — Температура? Позволишь? — не дожидаясь разрешения, мама трогает губами щеку и сразу же опускает поцелуй на лоб, между бровей. — Оль, ты себя хорошо чувствуешь?
Я волнуюсь.
— Да. Всё нормально. Идёмте.
— Предлагаю отметить сегодняшнее событие. Как ты считаешь?
Это будет точно без меня.
— Я не возражаю.
— Первое есть, а на гарнир чего-нибудь сообразим, нарезочку, винцо. И, — подхватив меня под локоть, носом утыкается в висок, а жаркими губами сообщает в ухо, — обязательный сладкий стол. Я тортик приготовила. Ромочка любит «Шоколад». Что скажешь?
Я этого не помню. Разве Юрьев любит шоколад?
— Угу.
— Слава Богу, что всё обошлось. Боже, это такая радость. Теперь всё будет хорошо. Вот увидишь.
Обошлось? Она считает, что полугодовое вынужденное заключение её единственного сына — отличный и достойный результат? Хм… Полагаю, что нет. Не так.
Муж страшно отомстил за нерадивую и глупую жену. Он подставился и не отвернул удар карающей государственной машины, опустившей ему на шею топор, заточенный на славу.
— Тебя что-то беспокоит? — мы тормозим с ней в коридоре перед дверью.
— Нет.
— Не обманывай, детка, — она мгновенно изменяет тон. — Я читаю тебя, как раскрытую книгу. Ты не проведешь меня. Помнишь, что всегда можешь говорить со мной? Оль, я не хочу принуждать, но…
— Я волнуюсь, мама.
Не обманываю и не выкручиваюсь.
— Солнышко, ты через многое прошла. Но поверь, пожалуйста, всё у вас с ним только начинается. Мы хотели справедливости. И вот она! Ромка свободен и через несколько минут будет здесь. Чего ещё?
— Но…
— Мой сын поступил правильно, Лёля! Не смей в этом сомневаться. Да! Я буду кричать об этом на каждом углу, — слишком сильно сжимает мой локоть и подтягивает на себя. — Мне насрать на мнение недалекой толпы. Я не простой человек. Имею положение и вес в обществе. Каждая шалава, которая сейчас кричит о том, что всё несправедливо и не по закону, через определенное время придет ко мне на приём или попадёт на стол. И уж поверь, я ни на секунду не замешкаюсь с тем, что должна выполнять согласно врачебному протоколу. Поэтому совершенно не заботит та ерунда, которая сейчас летит из каждого тупого утюга. Я поквитаюсь с каждым, когда придет их срок. Пусть говорят, пока мы это позволяем. Ромка Юрьев — герой. Кто будет рыдать за той мразью? — это злобно шепчет, не раздвигая губ. — Никто! Однако мы не будем обсуждать это с ним. Здесь и сейчас. Поняла?
— Да.
— Я воспитала сильного человека, достойного мужчину и любящего мужа. Вы будете счастливы, если продолжите двигаться вперёд. Я…
Боже, она ведь вырастила палача! Человека, совершившего самосуд, приведя жестокий приговор к незамедлительному исполнению…
Худой высокий мужчина с уставшей улыбкой на губах внимательно рассматривает меня. Он мнётся в прихожей, уступая вежливо дорогу папе.
— Ром, ты чего? — отец толкает сына в спину. — Столбняк напал?
— Л-л-л-лёль? — он сильно заикается, правый глаз почти не открывается, а глазное яблоко дрожит под веком. — С-с-слышишь… Я-я-я-я… Ч-ч-ч-чёрт! — махнув рукой, назад отходит, пока не упирается спиной в здоровый шкаф-купе.
— Тихо-тихо, — смеётся мать. — Снимай обувь, мальчик.
«Ромка, это ты?» — притиснув кулаки к губам, шепчу куда-то вглубь себя. — «Скажи хоть что-нибудь. Хочу услышать спокойный, тихий голос с красивой хрипотцой без резких звуков и толчков. Может, так хотя бы я узнаю человека, которому десять лет назад вручила свои руку, сердце и себя».
— Юрьев? — сглотнув, хриплю. — Юрьев, это ты?
— Лёлик, привет, — сипло отвечает, потупив по-телячьи взгляд. — Жена! — а потом раскрыв пошире руки, громко восклицает. — Оль… Я… Бл… Ид-д-д-ди ко мне.
— Привет, — пищу, но с места почему-то не схожу.
Боюсь? Не узнаЮ? Не знаю, как следует вести себя? Возможно, я сильно изменилась. Ведь мы не виделись с ним четыре или пять месяцев.
— Иди к ней сам, — командует Маргарита. — Не командуй, младший Юрьев. Где твои манеры, джентльмен? Господи! — всплеснув руками, подпрыгивает на месте. — Дети мои. Игорь, я не могу поверить. Ромочка дома. Моя семья! Ну же, Юрьевы, чего стоим и куксимся. Оль…
— Да-да! — вырвавшись вперёд, но не пробежав и метра, моментально утыкаюсь носом в грудь мужчины, который крепко обнимает и зарывается лицом в мою причёску.
— К-к-к-к-красавица, п-п-п-привет, — шепчет, губами пробуя старательно уложенную макушку, вокруг которой сейчас обмотана оскудевшая коса. — Люблю т-т-т-тебя…
Муж внимательно и с интересом рассматривает обстановку нашей комнаты, осторожно трогает мою расчёску, песочит в пальцах покрывало на кровати, зачем-то наклоняется над комодом, потом заглядывает внутрь, открывая верхний ящик, в котором находятся нижнее белье, носки и другие абсолютно бесполезные вещи, а после, повернувшись ко мне лицом, спокойно произносит:
— Спать хочу, любимая.
— Ложись, — подскочив к нему, пытаюсь обойти крепкую, хоть и изможденную будто бы недоеданием фигуру. — Я сейчас уберу и можно…
— Сначала душ, Лёль, — обхватив меня за талию, выставляет перед собой и, отстранившись, пристально вглядывается в моё лицо, восстанавливая по памяти все черты и образы. — Как ты себя чувствуешь, милая?
— Всё хорошо, — прячу беспокойный взгляд, прикрыв утратившие яркий цвет глаза. — Отпусти, пожалуйста.
— Я соскучился, жена, — прижав к себе, шипит в макушку. — Родители не обижали?
— Нет. Не дави.
— Я получал твои фотографии. Спасибо, солнышко. М-м-м, — муж зевает. — Составишь там компанию?
Нет!!!
— Конечно, хорошо. Иди первым, а я к тебе присоединюсь. Приготовлю вещи и…
— Как тут тихо, — запрокинув голову, вдруг обращается к потолку. — Свет, правда, слишком яркий. На свободе дышится не так, как в вонючей камере. Пиздец! Вот это приключение, — ехидно ухмыляется. — Опыт — это вещь.