Боже мой!!! Разве этого мужчину я люблю?
— Юрьев, давай-ка быстро в ванную. Ты подваниваешь, — пытаюсь оттолкнуть, зло шучу, изо всех сил стараясь растянуть благожелательную улыбку. Однако упершись ладонями в мужскую грудь, отжимаюсь будто бы от камня. — Отпусти!
— Не толкайся, солнышко, — он носом лезет мне за ухо и опускается лицом на основание шеи. — Как ты вкусно пахнешь. Лёль, всё будет хорошо. Слышишь? Скажи, что поняла.
— Да.
— Я дома! Ты пахнешь этим местом. Офигеть! Ты семья. Ты моя жена. С-с-с-сука! Как же я устал. Хочу знать обо всём, что пропустил…
Мы изгои, Юрьев! Так общество сказало, когда на все басы нас проклинало. С этого, по-видимому, стоит и начать? Или мне необходимо рассказать, как добрые людишки в один прекрасный и погожий день подкинули под дверь нам тридцать один использованный презерватив и старательно подписали карточку, назвав нас:
«Жестокое Чудовище и Безобразная Красавица — Палач и Блядь! Таких нужно, не задумываясь, убивать. Позор, мистер Юрьев. Твой сын — безжалостный убийца, а невестка — истинная мразь».
Или всё-таки мне лучше начать с того, что я больше не могу работать. Стала вдруг бояться толпы, особенно мужского наглого внимания. Опасливо оглядываюсь по сторонам, оборачиваюсь на любой громкий звук и даже шорох, иногда подпрыгиваю, когда кто-нибудь кричит или просто шумно кашляет.
«Мало времени прошло, Ольга Алексеевна. Раны не зажили и обильно кровоточат. Но разрывов больше нет. Я говорю о душе. Надеюсь, что Вы поняли?» — неожиданно вдруг зарядила гинеколог, к которому я обратилась по причине неожиданно прекратившихся месячных.
«Я беременна? Или это всё?» — с надеждой прошептала, не глядя на неё.
«Нет. Обыкновенный стресс, гормональная и антиретровирусная терапия, а также недостаток витаминов. Страшное, слава Богу, не подтвердилось, а с остальным мы справимся. Когда произошло…».
Больше никогда при мне не произносите это слово, люди!
«Я уже забыла. Это было очень давно» — буркнула и отвернулась, обратив свой взгляд на призывающий к рождению второго, третьего, четвертого ребёнка глянцевый плакат. — «А ВИЧ?».
«Уже сказала» — но я хочу, чтобы врачиха снова повторила. — «Отрицательно, Оленька. Всё будет хорошо. Подлечимся, а потом попробуем деток завести. Как муж?».
Сидит в тюрьме, мотая бесконечный срок за то, что сделал, отыскивая справедливость.
А может быть ему рассказать, сколько раз я напивалась вдрабадан, пока его родители громко совещались в общей комнате, строя наполеоновские планы по освобождению единственного сынка из твердокаменной темницы.
Пожалуй, будет так.
— Я принесла полотенце. Можно? — приложив ухо к полотну, прислушиваюсь, ожидая ответа с той стороны двери.
— Спасибо. Входи.
Я вижу Ромкин сильно выпирающий позвоночник и острые рёбра, двигающиеся под серой кожей, когда он совершает очередной глубокий вдох. Крепко сжатые ягодицы и худые ноги, которыми муж протыкает каменный холодный пол. Сколько он весит? Восемьдесят? Семьдесят? Или шестьдесят пять неполных килограммов? Его там били? Измывались, памятуя о том, что в камере находится бывший мент, а сейчас, увы, матёрый уголовник? А если Юрьев случайно заразился какой-нибудь жуткой и неизлечимой хренью?
— Оль… — спокойно поворачивается ко мне лицом.
Его мужское сильное достоинство? Нет-нет. Сейчас передо мной обвисший, вялый, сморщенный, свернувшийся под кожей член. Висит, раскачиваясь забитой до смерти змеёй. Безжизненная тряпка — бесполезная, судя по внешнему виду, вещь. Сморщенный мешок. Состарившаяся мошонка. Потерявшиеся в протоках небольшие яйца. Полнейший бред! Он там прошёл через сексуальный ад? Юрьева, видимо, пытали? А этому уж точно оправдания нет!
— Детка?
— Да? — я вынужденно поднимаю голову, чтобы встретиться с парой зелёно-серых глаз. — Здесь чистое белье и…
— Посиди со мной, пожалуйста, — муж отворачивается, отводя свой взгляд. — В чём дело?
— Да, конечно. Всё в порядке. Ты очень похудел.
— Не замечал.
— У тебя что-то болит?
— Нет, родная. Устал. Побудь здесь. Боюсь, что закемарю и, не успев, как следует насладиться волей, в ванне захлебнусь. Я не трону, — напоследок добавляет, как будто бы желая в чём-то убедить и успокоить.
Не страшно, мол? Что такого? Мы с тобой женаты. Я больше не боюсь, а секс с недавних пор меня совсем не интересует. Интимной жизни пришёл неожиданный конец. Пожалуй, стоит выразить мужчине благодарность за то, что был всегда тактичен, внимателен и предупредителен. Обнять, как следует, поцеловать, приласкать или отпихнуть?
«Потерпи, любимый. Твое спасение уже не за горами» — заезженная строка, которую вслепую вывожу на датированных листах в организованном недавно женском ежедневнике, где по заданию психотерапевта старательно записываю всё, что происходит со мной за истекший день. Благодарю за то, что рано утром встала, затем поела, не торопясь, сходила к психотерапевту, потом немного поглазела в до блеска вылизанное двустворчатое окно, сидя тычкой на кровати, полежала, погрустила, помогла на кухне, убралась и привела себя в порядок.
Как правило, я немногословна, а фразы чересчур скудны по содержанию: обязательное приветствие, краткий распорядок дня и прощание в виде «дорогой дневник, пока». Откуда появилось предложение про спасение, затрудняюсь сказать, но тем не менее…
Всё решено. Сегодня? Да!
— Лёль, а что Костя? — Юрьев рассматривает своё кривое отражение в зеркале.
— Он предоставил мне отпуск, но…
— Ты не работаешь? — внезапно вскинувшись, встречается со мной пытливыми глазами. — Что произошло?
— Работаю, но ты вернулся, поэтому я попросила у босса пару недель за свой счёт, а он неожиданно заявил, что готов предоставить мне за это причитающуюся по ТК оплату. Не нужно было соглашаться?
— Нужно. Просто…
— Забирайся, — кивком указываю на ванну. — Холодно смотреть.
— Отец говорил про какой-то праздник. Что они придумали? Зачем? — запустив пятерню, расчесывает пальцами коротко остриженные волосы. — Зэк, не иначе. Что скажешь? Оставить так или пусть отрастет?
— Как хочешь.
— У тебя солидно отросло, — вполоборота разговаривает со мной. — Совершенно не заметно.
Да, он, безусловно, прав. Срезанные ублюдками локоны быстро нарастили утраченную длину, а проплешины — места, в которых были с корнем вырваны волосы — заполнились колючим частым ёжиком. Полгода — довольно-таки немалый срок, на самом деле.
— Остынет вода, Юрьев. Не тяни кота…
— Не бухти, жена, — сначала громко прыснув, он, как это ни странно, спокойно произносит.
Ему нужна-таки моя помощь или он справится собственными силами? То, что будет ванна, а не душ, я, конечно, поняла. Так даже проще и намного лучше. Мы не поместимся вдвоем в корыте, в котором с большим трудом располагается один. А значит, опасность однозначно миновала. Я стопудово спасена!
— Помогу? — беру мочалку и бутылочку, в которой, квакая, катается пахучий гель для душа.
— Если не затруднит.
— Для этого сюда пришла.
— Тогда я в твоем полном распоряжении, — жалко опирается слегка подрагивающими предплечьями о бортики нагретой ванны, а я, аккуратно перегнувшись через мужскую голову, прикасаюсь мыльной тряпкой к сильно выгнутой спине. — Дистрофик, жалкий доходяга! — недовольно бормочу…
Не могу смотреть на мужа. Больно, неприятно и непостижимо. Ему ведь только тридцать лет, а на висках уже вовсю гуляет безобразная седина, красивый гладкий до сегодня лоб отныне разрезает напополам глубокая морщина, а во внешних уголках добрых и лукавых глаз собрался веер каких-то птичьих лапок. А самое неприятное то, что Юрьев снова заикается и странно косит правый глаз. Он часто любит повторять, что фильмы ужасов, мистические триллеры и шпионские детективы с непредсказуемым сюжетом вообще никак не согласуются с тонкой организацией его внутреннего мира. Муж прав, хотя то, что я вижу перед собой свидетельствует совсем не в пользу этого замечания.
Ромка спит уже четвёртый час. Раскинувшись на нашей кровати, лёжа на спине и повернув к окну лицо, через приоткрытый рот Юрьев выпускает пузыри и смешно, шлёпая губами, причмокивает. По-моему, так выглядит покой, свобода, мир, добро и чуточку блаженства вкупе с редким умиротворением. А что, если он тупо спекулирует на чувствах, играет роль дегенерата, бездарно имитирует и что-то там изображает?