— Стандартный осмотр. Справка нужна была, а специальность твоей матери такова, что…
— Ты здорова, моя Лёля?
Я здорова, и я, как это ни странно, хочу стать его женой. Но, похоже, соответствующий момент только что упущен.
— Юрьев! — горланит какой-то парень, размахивая руками.
— Это Красов? Костя? Блин, Оль, это Костя, о котором я говорил. Сейчас и познакомимся.
Глава 3
Двадцать лет спустя
С некоторых пор я перестал поправлять людей. Не реагирую на ошибочные мнения, считая их сугубо личными. Не то чтобы неправильными, но необъективными. Скорее, субъективными.
Улыбаюсь, когда подспудно ощущаю в выражениях нескрываемые издёвки, ехидцу и под.ёбы. Отфильтровываю, особо не зацикливаюсь и спокойно пропускаю мимо. С Богом! Пусть идут к чертям и не портят карму.
Вальяжно отворачиваюсь, предварительно затянувшись никотином, когда встречаю недоброжелательность или откровенное пренебрежение по отношению не только к себе, но и к чему-либо, и к кому-либо, связанным со мной или с Лёлей. Я научился абстрагироваться и не обращать внимания на неприятности. Их много, но куда важнее не их количество и периодичность наших встреч, а персональное отношение к тому, что рядом происходит. Да, вот так!
Выдрессировал стоическую выдержку, о которой знал исключительно с родительских мудрых слов. Специально надрочил дрянной характер, чтобы не тратить время на подобных пустобрёхов, каким, например, является Александрушка Фролов, начальник по «золотым бумажкам» в фирме, которой владеет на правах единоличия и нестрогой власти, почти демократии, мой старый знакомый, вероятно, друг детства, Костя Красов.
— Юрьев, ты обнаглел и слишком задираешь нос! Не пучит от такого самомнения? Рожа у тебя холёная, а запросы сплошь барские. Дворянином заделался? Ты хоть бы иногда оглядывался на шефа.
— Зачем?
— А вдруг Котян против твоих методов ведения дел, но по незнанию или слабости характера не может отказать тебе? Ещё бы! Такому беспредельщику скажешь «нет», получишь шилом в глаз, — причмокнув, вынимает изо рта сигарету «наш писюша». Почти как «наша мымра», но только в тысячу раз объективнее, а не только хуже. — Иногда необходимо затягивать поясок и поддерживать брюхо двумя руками, предварительно глотнув язык и закатав губу. Привык жить на широкую ногу?
— Нет.
— Знаешь, что означает: «А денег на сегодня нет!»?
— Нет.
— Это означает, Рома, что печатный станок требует заправки государственными чернилами, — вынув изо рта сигарету, давит, что есть мочи, прокручивая недоокурок в хрустальной пепельнице, стоящей на его столе.
— Ты платишь моим людям из своего кармана, периодически включая МФУ? — с широким нескрываемым зевком лениво отвечаю, разглядывая при этом ногти на одной руке.
— Ром, отдает подкупом, ей-богу. Не считаешь? Не находишь, что это откровенный шантаж с целью нажиться на слабостях другого? Юрьев выкручивает «Саше» руки, чтобы угодить своей братве, — по-моему, кое-кто сменяет гнев на ласку и слабенькую милость. — Я не отрицаю, что работа проведена на должном уровне; отдел пахал, как проклятый, не поднимая головы, ты впрягался с полной отдачей, но…
— Так подкуп или шантаж, Фролов?
— Какая разница! — счетовод теперь отшвыривает дорогую перьевую ручку, которая пару раз подпрыгивая и отталкиваясь от стеклянной поверхности его рабочего стола, наконец-то упирается в элегантный — под стать хозяину — бортик органайзера из навороченного и дорогостоящего канцелярского набора. — Ты сидишь в моем кабинете и давишь авторитетом. Премии, премии… Вам бы только брюхо набить! Потерпите и будет счастье, когда Костя закроет Астафьева, пройдясь по всем параграфам. Они ведь даже не ударили по рукам, а о полноценном контракте речи вообще нет, а ты завалился сюда и колотишь кулаком по столу, требуя финансового вознаграждения. Твой отдел…
— Речь не обо мне, писюша, — спокойно перевожу глаза на вторую руку и точно так же интересуюсь длиной и чистотой ногтевых пластин на пальцах, которыми, как веером, по воздуху, никуда не торопясь, перебираю. — Не обо мне! Разве я сказал, что хочу получить награду?
— Иди на хрен!
— Люди, Саша! Мои подчиненные ждут обещанного поощрения. Я расписал по пунктам, кто на что был горазд, когда дёргал за верёвки, вытягивая тайны из мешка с наклеечкой «Астафьев».
— Получат, — для убедительности пару раз кивает. — Но…
Я же, недослушав, нагло вклиниваюсь и перебиваю:
— Дорога ложка к обеду, Саша. Мы с тобой русские люди, дорогой. Значит, с такой поговоркой с былинных времён знакомы. Зачем им «после», «когда-нибудь» или «потерпите, будет позже»? У них есть семьи, которые тоже хотят достойно «кушать», тем более на дворе июль. Сезон отпусков и плавок.
— Так море рядом! — ехидничает идиот.
Дать в морду или пусть козёл живёт?
— Это море не для моих сотрудников. У них были другие планы…
— Мартиника, Ибица, Мальдивы? Наверное, Анталья или Доминикана?
А я держусь:
— В прошлом месяце ты сказал, что завтра будет не только лучше, но и значительно дороже. Завтра — как обычно случается! — наступило о-о-о-очень неожиданно, поддав тебе отменного пинка под зад. Пришло время раскрывать закрома с награбленным и по правилам, согласно выделенным преференциям, делиться. Костя подписал мою просьбу, а ты…
— А я нет! — раскидывается в кресле и, переплетя наманикюренные пальцы, раскладывает на пузе руки, не державшие в своей жизни ничего тяжелее, чем остро заточенный чешский карандаш. — Ром…
— Юрьев, Рома-Ромочка, конечно, Ромыч, и мои любимые — мент поганый и мусорок в отставке. Подписывай и завязывай с эксплуатацией властью. Надоело херь выслушивать!
— Не с той ноги встал? — провернувшись в кресле, отворачивается и обращается лицом к окну, свободному от вертикальных жалюзи. — Фильтруй базар, козёл, когда со мной разговариваешь.
По-видимому, в этом кабинете я лихо душу отведу!
Отец скулил побитым псом, когда выклянчивал чудодейственную сигарету. Мать досаждала разговорами, пока сидела у меня в машине. Жена не отвечала, не отвечает и, по ощущениям, не будет отвечать: ни письменно, ни устно. Ни голубиной почтой, ни современной, ни интерактивной. Такое впечатление, что я для них вообще никто. Так, дебил, который с высунутым от удовольствия языком гоняет за мельтешащим тканевым шнурком. Для папы я подушка для битья и кувшин для непрерывного излития неприятностей, пожирающих его душу, а для Марго — молочный несмышлёный поросёнок, которому она периодически ноготком подскрёбывает пятачок, несильно дёргая за ушко. А для жены… Для жены — десять лет назад я стал безжалостным палачом, которому она вынужденно платит собственным телом, чтобы голодный зверь не приходил к ней в дом.
— Ольга должна вернуться на своё рабочее место, Рома. Я серьёзно! — скрипит, не поднимая головы. — Красов боится тебе сказать, а мне нестрашно…
— Чушь! — мгновенно отрезаю.
— Правда-правда, — фыркает Фролов.
— Решил переключиться на Олю? Что вы с ней не поделили?
— Я выплачиваю ей заработную плату, Юрьев.
— И что?
— За фактически отработанное время, — наклоном головы к плечу свои словечки подтверждает.
— Она работает! — бью руками, прикладывая хрящи-фаланги о деревянные подлокотники. — С чего ты вдруг решил, что ежемесячные начисления носят благотворительный характер?
— Народ негодует. Скоро будет бунт. И это не касается твоего отдела. Прекрасно понимаю, что ты, скорее всего, не в курсе, поэтому на этот счет совершенно спокоен. Сидишь тут и грубо клянчишь бабки. Ностальгируешь по ушедшим временам. Привык силой брать? А я, сука жадная, прошу немного подождать. Так вот, чтобы ты знал, начальник собственной безопасности и добровольный телохранитель Кости, другие люди, не из твоей паствы, разумеется, поведением твоей Ольги, постоянно отсутствующей на рабочем месте, чрезвычайно недовольны. Их разговорчики становятся на децибел, а то и пару, громче. Люд служивый ропщет и хочет сместить Юрьева, потому что твоя вторая половина ведёт себя так, будто Красов ей что-то должен. Уверяю, что многие поддержат силовой метод, когда до подобного дойдет.