— Как для девицы лёгкого поведения, ты чересчур болтлива и совсем не деятельна. Ни поцелуев, ни поглаживаний, ни минета. Зато приказываешь, как держиморда, грубишь, как урка, и странные условия выдвигаешь. Клиент чем-то, видимо, обязан проститутке?
— Я женщина. В любом случае. А значит, ты должен уважать меня.
— За свои же деньги? Не многовато, а?
— Поцелуи, нежности и пенисная соска?
— Чего?
— Всё, что ты хочешь на протяжении десяти дней? — Ольга быстро скидывает босоножек, который расстегнул. — Другой, — точно так же поступает, задирая вторую ногу.
— Хочу поговорить, а потом… — не сдерживаюсь и целую подставленную острую коленку.
— Десять дней? Десять дней болтать о несовершенстве долбаного мира?
— Хватит и десяти минут, солнышко. В перерывах будем спать друг с другом.
— То есть будет секс?
— Мы будем заниматься любовью.
— Эк громко-то звучит! — язвит зараза.
— Ты согласна?
— Чёрт возьми, заманчиво.
— Деньги-то нужны?
— Естественно.
— Итак, эта комната, кровать, отключенные телефоны, обнажёнка, любой каприз, близость, исполнение желаний…
— Медовый месяц?
Похоже, я её заинтересовал. Накидывает фраз и не стесняется.
— Определенно.
— Тогда начинай.
— Полагаю, ты согласна? — поднимаю голову, чтобы встретиться с женой лицом к лицу.
— Выбора всё равно нет, а так, возможно, я услышу что-то дельное. Помалкивать или можно задавать вопросы?
— Как хочешь, — встаю с колен и предлагаю Ольге руку. — Идём в кровать.
— Что?
— Я заплачу.
— Другой разговор, — смешно, по-детски поправляет трусики, вытаскивая тряпку, свернувшуюся валиком в районе ягодиц, подёргивает маску и шипит. — Не имел с нами дела?
— Ты первая.
— Девственник по шлюхам?
— Есть немного.
— Ладно уж, разберёмся. С этим помогу.
— Сердечно благодарю. Так что?
Жена похлопывает подушечкой пальца по губам:
— Предложи мне шампанское, наверное, молочный шоколад, чёрный не люблю — он чересчур горчит, взбитые в густую пену сливки и клубнику. В стекле!
— Это как?
— Неважно. Просто угости. А я, наверное, послушаю тебя на кухне. Не хотелось бы продешевить. Знаю я вас. «Идем в кровать — там разберемся». А потом…
— В кровати можно разговаривать, а не только трахаться и спать. Устал, Лёля. Целый день на ногах, а мне ведь сорок лет. Я…
— Господи! Да ты старик!
Шальная, мать вашу, молодуха!
— По паспорту, но не по ощущениям и годам…
Паштет разлёгся на надувном матрасе, который служит мне кроватью. Разминает лапами подушки, уткнувшись мордой в стык, при этом громко и басовито мурчит.
— Занято? — Ольга перекрещивает руки. — Блин, бомжатник, Юрьев.
— И что? — размахиваю руками, пока иду к коту. — Проваливай, — неосторожно задеваю ухо и тут же получаю сдачу некрупной лапой по подставленному голому плечу. — Ш-ш-ш.
— Вот так!
Сторожевая шерстяная морда подскакивает и выгибается дугой, поднимаясь на дыбы.
— Чёрт! — отскакиваю и упираюсь задницей в стоящую за мной. — Извини.
— Юрьев, твою мать, не бзди.
— Ты смеешься? — обращаюсь к ней вполоборота.
— Отнюдь! Мне совершенно не смешно. Крутой мужик, каким ты тут предстал, боится мелкого котёнка?
— Не в размере дело.
— А в чём?
— Бешенство, например.
— Ром…
По имени и нежно? Тогда готов подставить шею, спину, жопу, пятки. Пусть «сутенёр» всеми лапами дерёт, коль это ей доставит удовольствие.
— Где ты был? — она обходит, тяжело вздыхая, стягивает маску, а после до красноты растирает кожу на лице. — Токсичная фигня. У меня там всё нормально? — вытягивая шею, направляется ко мне.
— Да.
— Гулял? — садится на подобие кровати, разглаживает тряпку, играющую за команду «Покрывало», несколько раз подпрыгивает, разминая задницей матрас. — Хм, неплохо. Наверное, прилягу. Поможешь? — кивком указывает себе за спину. — Там крючки.
— Без проблем.
Светлая кожа, прозрачная ткань, безупречно ровные строчки и бесконечный ряд застёжек, которые мне предстоит свернуть.
А Лёлик сильно похудела.
— Диета? — касаюсь лбом задней части женской шеи.
— Нет. Ром?
— Да? — снимаю каждый бельевой крючок с петель.
— Что с тобой?
— Всё нормально.
— Где ты был?
— Какая разница? Мы играем или…
— Ты обещал мне разговор.
— У родителей, — раскрыв половинки лифа, сдираю с плеч бельё. — Мне нравится эта вещь. Новая?
— Ты злишься?
— Нет.
— Послушай…
— По-моему, я должен что-то говорить, а ты помалкивать, — почти не прикасаясь к ней, вожу руками, обозначая выступающие позвонки и острые лопатки. — Иди ко мне, — с ногами забираюсь на матрас и, двигаясь на пятой точке, обхватив её под грудью, тяну, пока не упираюсь задней частью в стену, которая служит изголовьем спального большого места.
— Ты изменился, — жена ложится мне на грудь, при этом странно выгибается, предлагая потолку и тусклым лампочкам, расположенным по периметру помещения, обнаженную, раскачивающуюся от её движений грудь.
— Это плохо?
— Что с тобой?
Что со мной? Наверное, накатило. Это был тяжёлый год. Могу сравнить его с тем, самым первым, после которого всё и началось.
— Я разговаривал с Марго.
— О чём? — неспешно поворачивает голову, при этом косит сильно глаз.
— О том, что произошло.
Нет, твою мать, вообще не отпустило. Люблю катать дерьмо в пустой башке, рожая охерительные версии того, что десять лет как сплыло.
— И что?
— Что? — придавливаю подбородком снующую передо мной макушку. — Спокойно, не мороси.
— Что она сказала?
А ей не всё равно? Какая, к чёрту, разница, что говорит Марго? Или Оля хочет что-то от себя добавить?
Прикрыв ладонью, как ковшом, одно из полушарий, медленно сжимаю мышцу, пропуская между указательным и средним пальцем розовый сосок.
— Мы будем разговарива-а-ать? — стонет Лёля.
— Я слушаю.
— Я? Я должна?
На то и был расчет. Она попалась с лёгкостью на мой крючок.
— Да, любимая.
— Но… — жена пытается привстать.
Удерживаю крепко. Раздвинув нижние конечности, проталкиваю женское тело между ними, а затем стопами, как крюками, цепляю тонкие лодыжки, стреноживаю и сам вдруг застываю.
— Ты хочешь…
Хочу всё… Всё, что накипело. Всё, что мучило. Всё, что не давало Оле спать. Всё, что было. Всё, что обездвиживало и уничтожало. Я хочу всё знать!
Жена рисует в воздухе, перебирая пальцами, будто струны арфы задевает, сопит и тихо всхлипывает:
— Ты должен был так себя вести тогда.
— … — увы, мне нечего сказать.
— Я думала, что ты обнимешь и прижмёшь к груди.
— … — перевернувшись на бок, закидываю ногу на неё, и навалившись массой впечатываю Лёлика лицом в подушку. — Нормально? — поправляю опавшие на лоб ей волосы.
— Да. Ром, я хотела, чтобы ты пожалел меня, чтобы укрыл, чтобы гарантировал защиту, безопасность, чтобы был рядом, чтобы навсегда.
— Извини меня.
— Я прочитала письма.
— Зачем?
— Так надо.
— Зачем? — сцепив зубы, через силу говорю, иду с ней напрямик, сводя подробности к минимуму.
— Она просит о помиловании.
— Обойдётся, — таращусь на родной затылок и, затаив дыхание, ещё чего-то жду.
— Она отсидела большую часть срока. Это её право.
— Что с тоном? — перегибаюсь через неё. — Лёль, что ты задумала?
— Ничего.
Немного отлегло.
— Ничего и не будет, — запустив ладонь за эластичную резинку на трусах, опускаюсь ниже, пока не упираюсь пальцами в горячие и гладкие половые складки. — Эта тварь не заслужила пощады, которая ей якобы положена законом.
Да будет так!
Пока жена катается по небольшой кровати, гоняя мелкого кота, я принимаю душ и тщательно обдумываю сложившуюся непростую ситуацию.
Сколько суке дали? Пятнадцать? Двадцать лет? Не помню ни номеров статей, ни речи прокурора, ни перекрёстных обязательных допросов, ни её финальных слов. Отбросил за ненадобностью. К чему? Сейчас меня тревожит то, о чём помалкивает Лёлька. Помилование? Досрочное освобождение? Отличное наё.ывание всей юридической системы. Ни за что!