— Да, — она внимательно следит за тем, что я с ней делаю. — Они кусали Пашку. Я еле разняла.
— Оль, он дворовый наглый кот. Драки — это его образ жизни. Уши там на месте? А хвост?
— Он домашний. Даже толком улицы не знает.
Ну да, ну да! То комфортабельная переноска, то частая и плотная москитная сетка, через которую он за стремительными ласточками следит, то ещё какая лабуда.
— Инстинкты не обманешь. Уверен, что он себя в той драке тоже показал.
— Ничего он не показал. Кричал, пищал, шипел и заваливался на спину. Между прочим, у него из попки кровь идёт, — «чудовищную тайну» странным шёпотом вещает.
Итить! А на хрена мне эта информация? За что? За что жена со мной так поступает?
— Его за задницу кусали?
Чего уж там? Последнее предположение звучит и видится смешно.
— Пожалуйста-а-а, — Лёлька кривит губы и жалобно скулит. — Поехали в больницу.
По её словам, кот ранен и морально, и физически, но то, что видят мои глаза, свидетельствует совершенно о другом: себе блохастый непоседа вообще не изменяет. Пашка яростно шипит, приподнимает гребнем весь загривок, и даже лупит некрупной лапой по проволочным прутьям пластиковой дверцы, пока я аккуратно и с наигранным почтением устраиваю транспортировочный ящик на заднем сидении в своей машине. Вцепившись мелкими когтями, по-крокодильи открывает пасть, демонстрируя мне, по-видимому, исключительно на всякий случай весь свой имеющийся жуткий арсенал.
— Он не выглядит несчастным, скорее взбудораженным и крайне агрессивным. Есть мысль, что Пашка настаивает на реванше. Где бузотёры, которые воспитывали нашего мерзавца?
— Не знаю. Ему ведь больно, — смешно бормочет за моей спиной. — Нельзя быть таким толстокожим.
— Я не говорю, что не больно. Я говорю, что он абсолютно не расстроен. Скорее, возбужден. Как ты его, кстати, отбила?
— Водой их разлила.
Определённо очень действенный и даже безопасный способ.
— А как получила свои ранения? — между подушками трамбую гарцующую клетку. — Вода — всё ясно, но на твоих ладонях нет живого места. Оль, я предлагаю поехать для начала в больницу для людей.
— Мне не больно. Я всё смыла, а потом протёрла спиртом. Продезинфицировала.
— По-моему, здесь надо зашивать, — вполоборота обращаюсь к ней.
— Нет, всё нормально. Там здоровая рыжая тварь проявляла бешеное рвение. Такое впечатление, что они давно знакомы и испытывают друг другу непереносимость и даже ненависть.
Или странное влечение. А что? Всё может быть. Итак?
— Не та масть, что ли? — я про себя смеюсь.
— Что?
— Ты что-то, я полагаю, имеешь против рыжих? Вы с шерстяным повторяете друг за другом. Вас с Павлом рыжий не зашёл. Так сильно раздражает?
— Какая разница? — заглядывает внутрь через моё плечо. — Всё?
— Ага. Ему удобно. Поедет, как царёк. Сядешь со мной? — не поворачиваюсь к ней лицом.
— Нет.
— Я не кусаюсь, и я не рыжий.
— Я подержу его.
Да что с ним станется? Ей полосатый кот важнее человека. Но стоило попробовать. Раз в год и палка может выставить себя ружьём…
Жена стрекочет, рассказывая невысокой юной девушке о том, как Пашка получил заметные едва-едва увечья, а я весь разговор отстаиваюсь в стороне. Стараюсь не вникать в суть кошачьей остросюжетной мелодрамы, но тщательно обдумываю, подбирая несколько иные фразы и слова. Я должен ей сказать или не стоит и без того не радужную ситуацию усугублять? Какая разница, если Оля всё ещё настаивает на разводе? По сути дела, нам осталось лишь выбрать дату и прийти к мировому соглашению относительно совместно нажитого в тяжелом браке немногочисленного движимого и недвижимого имущества. Наверное, скажу о том, что я никто, по нашем возвращении домой.
— Очень глубокие раны, — покачивая головой, сокрушается ветеринарный врач. — Пройдите в смотровую, пожалуйста. Вам обработают руки и проведут профилактические меры.
— Что это значит? — Оля задает вопрос, но при этом с опаской, немного искоса посматривает на меня.
«М?» — кивком даю понять, что тоже ни черта не понимаю.
— Возможная инфекция на кошачьих когтях и зубах крайне опасна для человека. Кроме того, бешенство…
Этого нам только не хватало.
— Мы согласны на всё, — я становлюсь за Олиной спиной. — Не упрямься, пожалуйста, — спокойно говорю в затылок. — Ни хрена с Пашкой не произойдет, — кот, сидящий на смотровом столе и прижавший сильно уши, как будто понимает, о ком ведётся разговор. Зрачки расширены, а кончик шустрого хвоста гуляет в чётком ритме. — У него из анального отверстия идёт кровь, — указываю пальцем на пушистый зад. — Что это может быть?
— Я сейчас посмотрю, — спохватывается юный врач. — Иди сюда, Паштет. Давай-ка посмотрим. Тихо-тихо. Где болит? Вот здесь? Но…
Она визжит, по-моему, полчаса о том, что я безмозглый идиот, который приведя в квартиру кошака, не удосужился последнему заглянуть под хвост, чтобы удостовериться в наличии небольших бубенчиков, свидетельствующих о принадлежности к мужскому полу.
— Оль, согласись, это было очень смешно, — сверяюсь через зеркало с ней взглядом.
— Смешно? Нам по сорок лет, а мы выглядели перед молодым врачом, почти подростком, как два кретина, которые не могут определить, где у кота промежность, а где дырка для опорожнения кишечника. Это течка, Юрьев! Месячные, понимаешь? А он не Пашка. Теперь это она и она… Господи, Павлина!
Так и подмывает у взбудораженной спросить:
«Зачем же так орать. А что течёт? А можно краник прикрутить?»,
но я предусмотрительно воздерживаюсь.
— Эти мерзкие коты изнасиловали Пашку, — хрипит, приставив кулаки к губам.
— Не думаю, — насупив брови, отвечаю. — Она искала приключений, Лёль. У животных это называется инстинктом размножения. Хотя, если честно, для людей исключений тоже нет. Я думаю, что рыжий обязан выплатить «надруганной» Павлине большие алименты за шестьдесят два дня беременности и будущие роды в нашей, черт возьми, квартире.
— Может ничего там нет, — она посматривает на мяукающую клетку. — Плачет и плачет. Что делать?
Жена сорвала половую вакханалию. Теперь переживает, не знает, как тут быть.
— Поехали домой?
Там кое о чем существенном поговорим…
Глава 35
Три месяца спустя
— Здорово, капитан, — мужская сильная рука сжимает правое плечо. — Давно сидишь? Кого-то ждёшь?
Вообще-то полчаса, но кому какая разница.
— Нет. Тебя, — похлопываю по цепким пальцам, царапающим ткань на рукаве рабочего пиджака, и грубо задевающим лопатку.
Наш Ростов никогда не отличался особой пунктуальностью. Предустановленная норма опоздания у служивого козла — всё те же полчаса и ни минутой позже. В казарме парень часто залетал, за что и получал наряд вне очереди, затем лишался еженедельной увольнительной, но огорчения не проявлял, зато, как идиот, хихикал, взъерошивая щётку, на под ноль-пять обритой тыкве:
«Напугали ежа голой жопой. Подумаешь, уборка территории. Дерьмо-вопрос. Работы, как говорится, на неполный срок, зато почёта сколько. Короче, ребзя, оставьте папе сигареты и к чертям валите».
— Как дела? — обойдя меня и круглый стол, со всего размаху плюхается в кресло, стоящее напротив.
— Ты опоздал, Андрюха. Так и не понимаешь по часам? Или это твой природный шарм?
— Хм. А ты всё та же сука, которая подкалывает и тиражирует дебильные нравоучения? Ну-у-у, — подыскивает оправдание или нагло издевается, — извини, наверное, — плечами пожимает, а потом, как недоразвитый, хихикает. — Торопишься куда-то?
— Нет.
— Так улыбнись, товарищ капитан. Чего ты хмуришься?
— Принимается, старик, — довольно щурюсь, и вскинув руку, вызываю к столику услужливого официанта. — Что будешь есть, пить? Чем разговеешься за мой счёт, естественно?