— Стаканчик, но со льдом. Больше ничего.
— Водку или…
— Коньяк, братан, исключительно коньяк. Статус, возраст и избалованность размениваться на нечто недостойное уже не позволяют. Звёздочки считать не собираюсь, но цвет, букет и густоту, конечно, оценю. Ты уж постарайся, крутой начальник безопасности у Кости Красова.
— Я на машине, но прогиб зачту.
— Предлагаешь в одиночестве надраться? Какой ещё прогиб, Юрьев? Не мели ерунду. Ты многого достиг, а я оформил протокол и законспектировал.
— Учту. Пить не буду, но ментально поддержу. Андрюха, извини, на вечер есть небольшие планы.
— Когда имеются планы, тогда не приглашают друзей.
Еще раз, что ли, извиниться?
— Лимончик, сахарок, оливки? — подмигиваю другу. — Не заводись, гражданин начальник. По шашлыку?
— Обойдусь. Но ты отменная скотина. Заедать — не почувствовать приятное тепло. Я не понял, — он озирается по сторонам, — ты один? А где жена? Ты ей сказал, что я воспитанный, культурный, как правило, не злюсь, не гажу, где столуюсь, не кусаюсь, а также наизусть не помню все её правонарушения? Кстати, — он хлопает ладонью по столу, опуская пластиковую карточку на скатерть, — как ты просил. Пересдавать не надо, а отметки об изъятии прав в компьютерах дорожных цезарей не наблюдается. Она спокойный и уверенный водитель, который некоторое время автотранспортом не управлял. Причина…
— Не было у Лёльки настроения, — заканчиваю за него.
— Замечательное предложение, но овации, наверное, отложим на потом. Красит где-то губки? Поправляет волосы?
Она, как и Ростов, опаздывает. Впрочем, как всегда, но в последний месяц — слишком часто, нагло и, как правило, конкретно.
— А твоя? — не ответив на его вопрос, обращаюсь к другу, переводя ленивый взгляд на парня, подошедшего с подскоками к столу. — Сто пятьдесят коньяка и…
— И маленькую чашку кофе, — влезает «дяденька» Ростов с дебильной просьбой. — Сейчас подойдёт. Расстались в холле. Обязательное посещение дамской комнаты, сам понимаешь, никто не отменял. Девчонки любят метить территорию, куда бы ни попали. Итак…
Зачем я их позвал? Есть небольшое дело. А если откровенно, то пригласил я на короткое свидание Андрея, который настоял на обязательном двойном и, безусловно, с жёнами.
— Давай оговорим тот вопрос, чтобы при девчонках не отвлекаться на неприятное, — расстегнув пуговицы пиджака, барином откидывается на мягкую спинку кресла. — Посещение разрешено только ей, тебе, пардон, — нельзя.
Что за херня и неповоротливость системы?
— Почему?
— Смеёшься? — уголок его губы ползёт наверх. — Скажи «спасибо»…
— И поклониться до земли? — вскипаю моментально.
Не отпустило, видимо.
— Понизим градус нашего общения, старик, — Ростов спокойно подается на меня, перегибаясь через незаставленный огромный стол. — Ромка, тише. Чем ты недоволен?
— А ты как думаешь? По-твоему, я должен радоваться, — таинственно шепчу и бегаю глазами по его лицу. — Никому не нужна эта барская щедрость. Пойми ты. Я убил её е. аря, а она внезапно строчит жалостливые письма его несчастной жертве. Хоть ты убей, но не могу догнать, с какой такой достойной целью я занимаюсь этим?
Похоже, всем начхать. В конце концов, кого интересует мое мнение?
— Отвернуть? Отбой? — Ростов зажмуривается. — Одно твое слово и моментально всё свернем.
Ни в коем случае.
— Всё. Стоп. Извини. Крутит не по-детски. Продолжай, старик. Я слушаю.
— Эти действия подпадают под определения «громкий вызов», «попытка самоутвердиться за счёт кого-то», «нажиться на чьём-то горе» и балансируют на грани добра и зла, а значит, нарушают общепринятые нормы поведения. Жертвы не ходят на свидания к мучителям, чтобы после разговора по душам принять окончательное решение о том, достоин ли кандидат судебного помилования. Вероятно, где-то подобное прокатывает, но только не у нас. Пойми меня правильно, пожалуйста. Я навещал её дважды, но пять лет назад и то…
— По зову сердца, видимо? — язвлю, подначивая дружбана.
— А ты злой, Ромка, — со свистом цедит через зубы. — Я не просил о разборе поведения и не спрашивал твоего мнения. У меня были отношения со Стефой. И что?
— Ты передавал её письма.
— А ты брал, — в душе вскипает, а на людях держит марку, не пропуская мой удар.
— Виноват, — киваю утвердительно.
— Наверное, оба виноваты, — обхватив ладонью мою шею, подтягивает ближе. — Юрьев, без обид, но на хрена такой визит?
— Я не настаиваю, — пытаюсь сбросить его руку, вращаю головой, как вертолетной лопастью, и всё-таки освобождаюсь, сняв его захват, затем сдаюсь и поднимаю руки, поворачивая к другу мягкие и жаркие ладони. Будоражит, лихорадит и трясёт, как недоразвитого гада в крепко сплетенном мешке. — Не знаю. Андрюха, я не знаю, — шепчу, почти не раздвигая губ.
— Можем прекратить, — он отклоняется и запускает руку во внутренний карман пиджака. — Здесь можно курить?
— Да, — киваю на пепельницу, стоящую под нашими носами. — Переморгаем. Сдавать назад не будем. Хочу покончить с этим раз и навсегда.
— Будет отдельная комната, без конвоя и соседок, но с обязательным досмотром личных вещей. Им позволят уединиться. Полтора часа максимум, — на этой фразе я присвистываю. — Да, блядь, я посодействовал. Они ни разу не виделись, поэтому надавил на жалость и воспользовался связями, которые приобрел за годы чистой службы.
— Я ничего, — будто бы оправдываюсь за вызывающее поведение. — Это будет ад! — тяжело вздохнув, негромко возвещаю.
Уже предчувствую. Вернее, так! Я лично убеждён в последнем, всё точно знаю.
— Тебя не пустят за ворота.
— А где я буду находиться? — упираюсь рёбрами ладоней в покатый край стола. — Оля не поедет одна, даже при наличии водительских прав машину не получит.
— Сатрап! — клокочет друг.
Возможно, но так спокойнее всем будет.
— Я не расслышал, где мне следует пристроить зад, пока моя жена будет отпускать грехи чувихе?
— За пределами колонии. Книжку почитаешь, погоняешь мяч, найдешь себе занятие. Там есть законная парковка. Покемаришь в кресле, поразмышляешь на досуге об экономике, об искусстве и о политике.
— С каких это…
— Ром-Ром, — Андрей перебивает, отрицательно мотая головой, — это основное требование, если угодно. Зачем тебе встречаться с ней?
Зачем? Мне зачем? Да в том-то, мать твою, и дело, что ровным счётом незачем. Не только мне, но и жене, которая настаивает на этой блядской встречи с момента появления на свет Матроскина.
— Ты будешь брать котёнка? — таращусь на свои расставленные пальцы, которыми перебираю воздух над белой скатертью.
— Чего? — Ростов негромко прыскает. — Ты ведь говорил, что там бронь и всё чуть ли не на крови завязано.
Обойдётся Фрол, тем более что мне нечем рассчитаться с другом за оказанную любезным образом определенную услугу.
— Переиграем. Проблем не будет.
— Я возьму. Девчонки просят.
— По рукам, — вскидываю на него глаза и натыкаюсь на немигающий, как будто осуждающий, и цепкий серый взгляд. — Что?
— Не вздумайте передавать паёк, — сморгнув, Андрюха продолжает, — запрещённый внутренним распорядком места заключения. Всё отберут, а её накажут. Там идеальное поведение, но походы в тюремный лазарет и периодические истерики задрали всех. Не надо нагнетать то, что на ладан уже дышит. Я про терпение охраны, если что. А Лёлька не передумала?
Здесь тоже нет. Я поспособствовал окончательному принятию решения. Жалость мрази ни к чему, а жене однозначно стоит проявить благоразумие. Мы поскандалили… Как всегда. Но результат устроил всех, а значит, пересматриваться по сто раз уже не будет.
— Когда? — беру из пачки друга сигарету.
— Послезавтра.
— Так скоро? — от удивления раскрываю рот и мутным взглядом застываю на лице Ростова.
— Это не пионерлагерь, Юрьев.
— Я думал…
— Месяц? Полтора?
Хотя бы две недели.
— Добрый вечер, — здоровается жена Андрея.
Мы, как по команде, замолкаем. Я, вздрогнув, отмираю первым и привстаю, чтобы обнять беременную женщину: