— Охренел?
Похоже, нет!
— Не буду говорить: «А чего такого?», но… Ром, если можно ей, то почему нельзя всем нам? Особое положение для лиц с голубой кровью и вавкой в голове, если мне не изменяет память, прекратило существование ещё в семнадцатом году с приходом к власти пролетариата. Помнишь выступление товарища на броневике?
— Заткнись!
— На хрена Косте проблемы с Олей, когда у него своих — сам чёрт не разберёт?
— Кто? — подаюсь вперёд, слегка прищурившись.
— Что «кто»?
— Кто конкретно недоволен?
— Ты что? — Сашка ниже опускает голову. — Расправишься, да? Вобьёшь в головы идеи о человеческом, утраченном по глупости глубоком сострадании? Силой их заставишь уважать? Ром…
— Кто недоволен? Кому именно моя жена перешла дорогу или это только исключительно твоё желание?
— Красов…
— Что?
— Ромка, не заводись. Твою мать! Так и знал, что этим всё закончится.
Великолепные дела! Я зашёл к нему, чтобы узнать, почему сотрудники моего отдела седьмой месяц не получают премиальные награды, а по факту получил шлепок по роже за Олю, сомнительные успехи которой на профессиональном поприще не дают спокойно спать немногочисленным, я на это надеюсь, завистникам.
— Костя не возражал, когда отправлял мою жену на удалёнку, Фрол. В конце концов, он лично это и предложил…
Когда жена начала чудить на рабочем месте: хлопать дверью, перечить, выставлять начальство в дураках, светить нижним бельём перед своими подчиненными, усаживаясь перед каждым пидором на края их письменных столов, Красов принял решение простить такие шалости, щадяще выгнав Лёльку из офиса, определив так называемый «бессрочный карантин». Я не возражал. Вернее, я всеми четырьмя конечностями поддерживал его решение. В тот момент мне было выгодно и даже нужно, чтобы моя Юрьева сидела взаперти и не привлекала к нам негативное внимание.
Мы только-только вернулись в городок, отменно пошатавшись по невеликой области. С большим трудом сняли отдельную квартиру, чтобы жить подальше от родителей. Пытались заново начать. Я устроился на эту фирму, стал заслуживать доверие, занося хвосты и униженно прислуживая. Казалось, у младших Юрьевых появился слабый шанс. Но не тут-то было.
Жена вышла из-под моего контроля, как только вдохнула морской воздух и напиталась сладостью, употребив здоровый комок сахарной ваты. Оля проводила каждую свободную минуту в караоке-баре на центральной набережной, убивая сразу двух зайцев: выгуливая своё тело и дегустируя игрушечные алкогольные коктейли, любезно предложенные всё понимающими барменами. Она держалась из последних сил, но женский организм устроен несколько иначе, а непереносимость выпивки не изъять лишь по желанию её носителя. Поэтому пришлось с походами по подобным заведениям быстро завязать. Помню, как мама сокрушалась и качала головой, при этом слезливо причитала и, стоя передо мной на коленях, просила бросить Лёльку.
Я «бросил»! Бросил! Су-у-у-у-ка! Я подал заявление о разводе в ЗАГС. Сгоряча, наверное. Вспылил и не подумал. Прислушался к Марго, видимо, решил, что так будет однозначно лучше. Ну а потом, придя домой, опомнился, когда увидел сладко спящую жену в коротенькой ночной сорочке с резными кружевами, щекочущими укрытые жирными мурашками крутые бёдра. Ольга поджимала пальцы на ногах и ёрзала, отыскивая детской ощупью свалившееся на пол одеяло. Я грубо чертыхнулся, после улыбнулся и обнял спящую, спрятав под своим крылом.
«Я так не могу. Это глупость!» — твердил себе, когда за обе щёки уминал великолепный ужин, который она нам приготовила, пока ждала. — «Мать не должна указывать, что нам делать и как жить. Не для этого мы убрались из родительского дома сначала, куда глаза глядят, а после переехали сюда, на съёмную квартиру».
Второе заявление подала она… До сих пор в ушах стоит её свистящий и уничтожающий мои барабанные перепонки крик. Жена почти визжала, когда двумя руками выталкивала меня за дверь и умоляла с огромными слезами на глазах никогда не возвращаться к ней, потому что наши отношения сдохли и собственноручно подписали отказ от какой-либо реанимации:
«Ромочка, убегай! Прошу тебя! Лети-и-и-и! Не надо наши трупы воскрешать…».
Так что мы через кое-что с Юрьевой прошли. А теперь, по всей видимости, нужно наплевать и к чёрту бросить всё, чтобы с воздушной лёгкостью, поддавшись очередной бездарной провокации, сдать завоёванные позиции, при этом откатившись к нулевому рубежу.
Костя хочет — он имеет право! Он начальник, наш с ней босс. Ему нужно, чтобы она вышла на полноценный день, значит, я еще разочек поговорю с женой, растолкую ситуацию и… Попрошу! Попрошу, чего бы это мне ни стоило.
— Ромыч, я ведь не в курсе, какие между вами с шефом отношения, но фирма платит огромные налоги, без потерь выйдя, слава тебе, Господи, из финансовой тени. Мы больше не нищеброды, сводящие концы с концами. Люди разобрались и с качеством, и с Костиным авторитетом, и с его же крепким словом. У нас нет долгов перед государством. Мы законопослушные граждане. Чёрт! Зачем я всё это тебе говорю? Бывшему смотрителю за общественным порядком. Ромка, хотя бы на неполный день, но только чтобы здесь, под Костиным присмотром.
— Не вижу связи, — вскакиваю, как ошпаренный, отодвигая резко кресло. — Не разговаривай со мной, как с идиотом.
Фрол тяжело вздыхает и по-жеребячьи забирает носом воздух:
— Нет понятия «удалённая работа», Ромка. Для нас его не существует. В уставных документах чётко прописано, чем мы владеем и на что имеем право. Нет такого, пойми. «Дистанционное исполнение обязанностей», потому что «я не могу находиться на рабочем месте», тоже не проходит. Это всё нежизнеспособно и было до сегодняшнего дня вынужденным и, если тебе угодно, транзитным. Босс давал ей время, но оно вышло. Слишком долго…
Сука ты, Фролов!
— Она работает, — таращусь на стену за его спиной. — Твоя идея?
— Что?
— Повторяю ещё раз, Оля работает, как вол. Она тянет всё, что Костя ей даёт. Моя жена способна самостоятельно держать эту богадельню на плаву.
— Никто этого не отрицает. Богадельню? Красов удивится…
— Сексот!
— Я просто…
— Нет. Я сказал!
— Ром, её никто не будет ни о чём расспрашивать, никто не станет наведываться в кабинет, а если ты прикажешь, то и смотреть в её сторону никто не посмеет. Но отдел без начальника, который, как сапожник, бухает и неконструктивно действует, развалится. Она не общается с подчиненными, зато названивает Красову и пересылает материалы. А что насчет корпоративной тайны?
Он обалдел?
— Нарекания, претензии к её проектам есть? Ты что-то ей вменяешь?
— Я хочу, чтобы Юрьева Ольга Алексеевна находилась на своём рабочем месте и выключила режим самоуничтожения. Она тянет вас на дно, старик.
Охереть, какой сучий вздор!
— Сегодня пятница?
— Что? — теперь Фролов тушуется с ответом и вопросом, тянет время и странно заикается. — Какое отношение к тому, что я сказал, имеет день недели?
— У вас с Костей стрелка в его кабинете?
— Свидание! — выдохнув, он возится в кресле, как обкуренная гусеница Льюиса, мать его за ногу, Кэрролла. — Вот же сука ты, Роман Игоревич.
— Перетрите дела, обмозгуйте ситуацию, разгадайте парочку кроссвордов, а мой рабочий день закончен.
— Ты услышал?
— Но через слово понял.
— Последний шанс!
Это Саша зря сейчас сказал.
— Ты! Ты… — специально убавляю громкость, чтобы угрожающе звучать. — Пиздабол грёбаный. Писюша — любитель точных определений. Напомни недоразвитым ментам, что означает словосочетание «последний шанс», которое ты пёрднул, по-видимому, не подумав. Не женат? — навытяжку становлюсь и задираю нос.
— Юрьев…
— Ты ведь холост, — злобно морщусь. — Ни за кого ответственность не несёшь? Какого хрена я спрашиваю, если и так всё знаю. Ха! Ха-ха, пожалуй! Новая неделя — новая сука. Да?
— Лихо, Юрьев, очень…
— Я расскажу тебе про сраный «последний шанс» при других обстоятельствах, когда придёт подходящее для этого время.